— Вы не знаете, как он выглядел?
— Нет.
Я покажу ему фотографию, на которой Гэй снята вместе со старым Джорджадзе и тем, кто, как я считал, был мною.
— Чем занимался этот Говард де Люц?
— Гэй говорила, что он из аристократической семьи… Ничем он не занимался. — Блант усмехнулся. — Хотя нет… нет… подождите… Я вспоминаю… Он долго жил в Голливуде… Гэй говорила, он был там доверенным лицом актера Джона Гилберта…
— Доверенным лицом Джона Гилберта?
— Да, в последние годы его жизни.
По Нью-Йоркской авеню машины мчались быстро и так бесшумно, что во мне росло ощущение нереальности происходящего. Они проносились с приглушенным шелестом, словно скользили по воде. Мы были уже у моста Альма. Говард де Люц. Есть надежда, что это мое имя. Да, эти звуки пробуждают во мне что-то, но столь же неуловимое, как отблеск лунного света. Если Говард де Люц — это действительно я, то мне нельзя отказать в оригинальности: из множества профессий, одна другой пленительнее и почетней, я выбрал роль «доверенного лица Джона Гилберта».
Не доходя до Музея современного искусства, мы свернули в маленькую улочку.
— Я живу здесь, — сказал он.
В лифте свет не горел, а на лестнице он тут же погас, и пока мы поднимались, в полной темноте, до нас долетели звуки музыки и смех.
Лифт остановился, и я почувствовал, как Блант рядом со мной пытается нащупать ручку дверцы. Наконец он ее открыл. Выходя из лифта, я толкнул его — на площадке было совсем темно, хоть глаз выколи. Смех и музыка доносились из квартиры на этом этаже. Блант повернул ключ в замке.
Он прикрыл за нами дверь, мы оказались в передней, освещенной слабым светом голой лампочки, свисавшей с потолка. Блант в растерянности остановился. Я подумал, не пора ли мне откланяться. Оглушительно гремела музыка. На пороге комнаты появилась рыжеволосая молодая женщина в белом купальном халате. Она удивленно оглядела нас. Небрежно запахнутый халат приоткрывал ее грудь.
— Моя жена, — сказал мне Блант.
Она чуть кивнула мне и обеими руками стянула у шеи ворот халата.
— Я не знала, что ты так рано вернешься, — заявила она.
Так мы и стояли, не двигаясь, и от тусклого электрического света наши лица казались смертельно бледными. Я обернулся к Бланту.
— Могла бы предупредить меня, — сказал он ей.
— Я не знала…
Словно ребенок, пойманный на лжи, она опустила голову. Оглушительная музыка смолкла, уступив место саксофонной мелодии, такой прозрачной и чистой, что казалось, она тает в воздухе.
— Вас много? — спросил Блант.
— Нет, нет… несколько друзей…
Приоткрылась дверь, и в щель просунулась голова коротко остриженной блондинки со светлой розовой помадой на губах. Потом другая голова брюнета с матовой кожей. Свет голой лампочки превращал их лица в маски. Брюнет улыбался.
— Я должна вернуться к ним… Приходи часа через два-три.
— Хорошо, — сказал Блант.
Она исчезла в комнате вслед за своими друзьями и закрыла за собой дверь. Послышались взрывы смеха, возня. Потом снова грянула музыка.
— Пошли! — сказал Блант.
Мы вновь очутились на лестнице. Блант зажег свет и примостился на ступеньке. Жестом он пригласил меня сесть рядом.
— Моя жена намного моложе меня… Тридцать лет разницы… Никогда не следует жениться на женщине намного моложе себя… Никогда. — Он положил мне руку на плечо. — Все равно ничего не выйдет. Не было еще случая, чтобы вышло… Запомните это, старина…
Свет погас.
— Он положил мне руку на плечо. — Все равно ничего не выйдет. Не было еще случая, чтобы вышло… Запомните это, старина…
Свет погас. У Бланта не было ни малейшего желания вновь его зажечь. У меня, впрочем, тоже.
— Видела бы меня сейчас Гэй…
Он рассмеялся при этой мысли. Странный смех во мраке.
— Она бы меня не узнала… За эти годы я прибавил по крайней мере килограммов тридцать…
Он снова рассмеялся, но не так, как прежде, более нервно, принужденно.
— Она была бы очень разочарована… Вы только представьте себе… Пианист в баре отеля…
— Почему разочарована?
— А через месяц я буду безработным…
Он сжал мне руку выше локтя.
— Гэй верила, что я стану вторым Коулом Портером…
Вдруг раздался женский крик. В квартире Бланта.
— Что происходит? — спросил я.
— Ничего. Развлекаются.
Мужской голос проорал: «Открой мне! Открой, Дани!» Смех. Хлопнула дверь.
— Дани — это моя жена, — шепнул Блант.
Он встал и зажег свет.
— Пойдем прогуляемся.
Мы прошли по эспланаде Музея современного искусства и сели на ступеньки. Я видел, как внизу, по Нью-Йоркской авеню, проносятся машины, и это был единственный здесь признак жизни. Вокруг нас ни души, все замерло. Даже Эйфелева башня на другом берегу Сены — Эйфелева башня, обычно такая незыблемая, — походила на груду железного лома.
— Здесь хорошо дышится, — сказал Блант.
И правда, теплый ветер овевал эспланаду, и статуи, казавшиеся сейчас темными пятнами, и большие колонны музея.
— Я хотел показать вам фотографии, — сказал я Бланту.
Вынув из кармана конверт, я открыл его и достал два снимка: Гэй Орловой со старым Джорджадзе и человеком, в котором, мне казалось, я узнавал себя, и Гэй Орловой — девочки. Я протянул ему первый.
— Ничего не видно, — пробормотал Блант.
Он несколько раз чиркнул зажигалкой, но ветер задувал пламя. В конце концов он прикрыл его ладонью и поднес зажигалку к фотографии.
— Вот, посмотрите на этого человека, — сказал я. — Слева… У самого края…
— Ну?
— Вы знаете его?
— Нет.
Он склонился над фотографией, приставив ладонь козырьком ко лбу, чтобы не погасло пламя.
— Вам не кажется, что он похож на меня?
— Не знаю.
Он еще несколько секунд рассматривал фотографию, а потом вернул мне.
— Гэй здесь такая, какой я ее знал, — сказал он печально.
— Вот ее снимок в детстве.
Я протянул ему другую фотографию, и он, так же заслоняя рукой огонек зажигалки, принялся изучать ее в Позе часовщика, поглощенного сверхточной работой.
— Красивая была девочка, — сказал он. — У вас нет других ее фотографий?
— К сожалению, нет… А у вас?
— У меня был наш свадебный снимок, но я потерял его еще в Америке… Не знаю даже, сохранил ли я заметку о самоубийстве…
Его американский акцент, еле заметный поначалу, становился все ощутимее. От усталости?
— И часто вам приходится ждать, пока вас пустят домой?
— Все чаще и чаще. А как хорошо все начиналось… Моя жена была такой милой…
Он с трудом закурил сигарету — из-за ветра.
— Вот бы Гэй удивилась, если бы увидела меня в таком положении…
Он придвинулся ко мне, опершись рукой о мое плечо.
— Не кажется ли вам, старина, что Гэй была права, вовремя исчезнув?
Я смотрел на него.