К тому же Малу была единственным человеком, который не начал относиться к ней как к прокаженной, после того как она порвала с Фредериком. Они, как и прежде, встречались, чтобы вместе пообедать или поужинать, и именно Малу приобщила ее к клубной жизни города. Малу всегда считала, что у женщины должна быть личная жизнь. Особенно если она уже «занята».
Поэтому Малу первой узнала о планах Сони. Ее решение она не одобрила.
— Ты помнишь, что я тебе говорила? Ни шагу назад!
— Сегодняшняя моя жизнь меня не устраивает.
Она рассказала ей о своих психоделических приключениях.
— Значит, ты обоняла цвета и видела голоса? И ты еще жалуешься? Дай мне адрес этого типа.
— Малу, это были не самые приятные ощущения.
— Допустим. Но это еще не повод похоронить себя заживо.
— А я и не собираюсь хоронить себя, я, наоборот, хочу воскреснуть. Горы, чистый воздух, солнце, целый день — в аквапарке!
— Аквапарк будет для других. А ты будешь массировать дряблые задницы.
— Я физиотерапевт, а не массажистка.
— Соня, не доставляй ему этого удовольствия! С какой стати ты должна отсюда уезжать?
— Пока я не уеду, до него не дойдет, что я к нему не вернусь.
— Ты ничего не понимаешь в мужчинах. Ему и не нужно, чтобы ты возвращалась. Он просто хочет, чтобы не ты его бросила, а он тебя. Поверь мудрой старухе.
«Старухой» Малу стала называть себя после того, как
— Может, ты и права. Может, тебе и в самом деле лучше уехать отсюда.
Уже прощаясь, Малу спросила:
— А что ты думаешь делать с квартирой?
В тот же вечер позвонил Фредерик. Соня поняла, что это он, еще до того, как услышала его голос. Она молча ждала, слушая, как он дышит, и видя какой-то размытый кобальтово-зеленый силуэт.
— Что тебе нужно, Фредерик?
— Мне нужно поговорить с тобой.
Когда он заговорил, силуэт стал отчетливей.
— А мне нет.
Соня положила трубку. Кобальтово-зеленый силуэт исчез, словно растворился в воде.
Остался только стук сердца. Он сопровождал ее в коридор, на кухню, в ванную. Наконец она легла в постель, пытаясь отвлечься на другие звуки — шум воды в сточной трубе в ванной, тиканье батареи, шаги в квартире этажом выше, позвякиванье в клетке Паваротти. Стук сердца не прекращался, он лишь немного отступил на задний план.
Что же это было, эта кобальтово-зеленая тень? Понятно, что это был Фредерик, но почему она видела его по телефону?.
Что же это было, эта кобальтово-зеленая тень? Понятно, что это был Фредерик, но почему она видела его по телефону?..
Нет, она не видела эту кобальтово-зеленую тень, она
Паваротти спал в клетке-переноске, обмотанной махровым полотенцем и помещенной в маленькую дорожную сумку «Луи Вуитон». Соня еще ни разу не пользовалась этой сумкой, которую ей когда-то подарил Фредерик. Сумки «Луи Вуитон» казались ей вульгарными, но для транспортировки попугая они, по ее мнению, вполне годились.
Она сидела одна в четырехместном купе, поставив сумку с Паваротти рядом с собой, а на сиденье напротив разместив свою сумочку и дорожное чтиво. Ей надо было продержаться еще четыре минуты, пока поезд не тронется и Кур вместе с вокзалом не останется позади.
Она посмотрела на перрон сквозь покрывающий стекло узор из тонких ручейков-прожилок. Там какой-то довольно упитанный подросток бросил монету в автомат с напитками и закусками и нажал несколько кнопок. Автомат не реагировал. Он еще раз пощелкал кнопками — безрезультатно. Он нажал на кнопку «возврат денег» — ноль реакции.
Мальчишка осмотрелся и встретился глазами с Соней. Та пожала плечами.
Мальчишка стукнул кулаком по автомату. Потом еще и еще раз, все больше свирепея.
«Не иначе результат саботажно-подрывной деятельности Министерства здравоохранения», — подумала Соня и улыбнулась. Она с утра, с того момента, как передала Малу ключи от квартиры, была в хорошем настроении. У нее было такое ощущение, как будто она сбросила с плеч тяжелую ношу.
Она начинала новую жизнь налегке. Кроме Малу, никто не знал цели ее путешествия. Как и ее нового номера мобильного телефона.
Малу приняла квартиру вместе с мебелью, потому что не собиралась туда переезжать. Она была нужна ей только как «отдушина в чересчур тесных отношениях с Альфредом». В конце лета она обещала вернуть Соне ключи.
Но Соня знала, что никогда уже больше не вернется на эту постылую улицу. Никогда не поднимется по этой затхлой лестнице. Никогда не вставит ключ в новый замок, врезанный в наспех отремонтированную дверь. Никогда не будет разогревать готовые блюда из супермаркета в дешевой крохотной кухоньке-нише. Никогда не будет вдыхать запах пищи из чужих кухонь, поступающий через вентиляционное отверстие в ванной. Никогда больше не вызовет посреди ночи такси, чтобы сменить тоску квартиры на тоску ближайшего бара.
Локомотив издал продолжительный, жалобный свисток. Мальчишка в последний раз пнул ногой автомат и вскочил на подножку вагона. Поезд, дернувшись, тронулся.
Соня поспешила углубиться в свой справочник по бальнеологии, чтобы избежать зрительного контакта с каким-нибудь запоздавшим пассажиром, ищущим свободное место. Но никто не пришел, кроме проводника. Он проверил ее билет и пожелал ей счастливого пути.
Через несколько минут мимо поплыли окраины города. Соня смотрела на унылые шеренги одинаковых жилых домов с палисадниками, на мокрые от дождя фасады, уродливые промышленные постройки маленьких фирм, неуклюжие рекламные надписи которых назойливо светились на фоне мрачного промозглого пейзажа.
Соня отвернулась и опять уткнулась в книгу.
— Здесь свободно?
Соня с досадой подняла голову. На пороге купе стояла пожилая женщина в желтом дождевике и с осуждением смотрела на занятое сиденье. Соня молча убрала свои вещи. Женщина сняла дождевик. Она была одета во все желтое: брюки из шотландки с преобладанием желтого, жакет и пуловер из желто-пятнистого кашемира, желтый шарф с нежным цветочным узором.