На экране появился Ник. Он стоял рядом с дорогой на каком-то южном курорте, изуродованном до неузнаваемости.
«Я не понимал, что происходит, – рассказывал Ник. Он говорил не в камеру, а обращаясь к кому-то сбоку от нее. – Мы… мы как раз возвращались в отель на машине».
Рядом с ним стояла девушка – хорошенькая англичанка с заплаканными глазами и длинными светлыми волосами, – и Ник посмотрел на нее, прежде чем продолжить. Было видно, что он пытается оставаться невозмутимым журналистом, выполнять свою работу, излагать только голые факты, хотя это давалось ему с трудом.
«Со стороны пляжа бежали люди», – сказал Ник и взглянул на море.
Позади него виднелась пальма – вырванная из земли, раздавленная, сплющенная.
Он находился где-то в окрестностях Патонга – я узнал название отеля, на который переключилась камера. Все вокруг было изувечено, словно настал конец света: разбитые машины, обломки дерева, которые раньше были зданиями или стволами растений. И повсюду грязь – берег превратился в сплошное склизкое месиво.
«Это страшная трагедия, – проговорил Ник, разрываясь между необходимостью оставаться профессионалом до конца и желанием расплакаться. – Немыслимая трагедия…»
Он повесил голову, не находя больше слов.
«На пляжах Пхукета многие осознали, какая опасность им грозит, когда было уже слишком поздно», – произнес голос за кадром.
Снова последовали размытые кадры: люди бегут с пляжа, бурлящая вода, сметающая все на своем пути. Потом более поздняя, профессиональная съемка: спасатели прорубают себе путь сквозь груды поваленных деревьев. За одно дерево все еще держался человек, крепко обхватив ствол руками и ногами. Прошло несколько секунд, прежде чем я с ужасом понял, что он мертв.
Я не выдержал – обнял детей и развернул их спиной к телевизору. И только тут заметил, что Тесс ушла.
– Наверное, она на пляже, – сказала Кива.
Я действительно нашел ее на пляже, в нескольких шагах от первых казуарин – там, где раньше был «почти всемирно известный гриль-бар». Она сидела на низком табурете, а перед ней на перевернутом ящике стояло штук тридцать маленьких бутылок с минеральной водой – все, что она смогла унести.
Тесс надела широкополую шляпу и закрыла лицо тонким хлопчатобумажным шарфом, отчего стала похожа на одного из тех садовников, что ухаживают за растениями при больших отелях. Когда я вышел из-за деревьев, к ней как раз приблизилась женщина с маленьким ребенком. Тесс протянула им по бутылке воды, и оба сделали глубокий вай.
Я посмотрел на небо: солнце стояло высоко и тени на пляже почти не было. Я поднялся обратно на холм и отыскал в сарае господина Ботена мачете. Дети, все вчетвером, сидели у нас на крыльце, а между ними носился Мистер, одуревший от столь обильного внимания.
Когда я вернулся на пляж, рядом с Тесс, заложив руки за спину, стоял какой-то белый мужчина. Свежая голубая рубашка, чистые белые брюки, загар цвета денег. Точь-в-точь дальний родственник королевской семьи на светском рауте.
Тесс сидела, поникнув от жары, и не обращала на него внимания. Я подошел ближе и увидел, что это Майлз – англичанин, который вытащил меня из тюрьмы. Он глянул на меня, а когда я углубился в заросли казуарин и начал срезать с деревьев ветки, подошел и остановился рядом. Какое-то время он просто наблюдал, потом кашлянул и заговорил:
– Вы в курсе, что это территория национального парка?
Я бросил на него весьма красноречивый взгляд. Он с усмешкой посмотрел сначала на меня, потом на мачете господина Ботена и больше ничего не сказал.
Я размахнулся и с силой обрушил мачете на нижнюю ветку. Она упала на землю, и я осмотрел ее. То, что нужно. Из веток казуарин можно построить стены.
То, что нужно. Из веток казуарин можно построить стены. А вот для крыши придется подыскать что-нибудь другое – большие пальмовые листья вполне подойдут. Тогда Тесс не обгорит на солнце. Я знал: пока у нее остается вода, с пляжа она не уйдет.
Я отнес отрубленные ветки туда, где сидела Тесс. Майлз последовал за мной – помощи он мне не предложил. Слух о том, что на пляже раздают воду, быстро облетел окрестности, и теперь к Тесс приходило больше людей. Я принялся за работу: сначала вбил ветки в песок, потом накрыл их крупными пальмовыми листьями. Получилось две стены метра два высотой и плотная крыша. Пока сойдет и так.
На Тесс упала прохладная тень, и она повернула ко мне лицо. Я видел, что между полями шляпы и шарфом, закрывающим нос и рот, ее глаза улыбаются. Я любил жену так сильно, что она заполняла все мое сердце. Мне не нужно было говорить ей об этом: она знала и так.
– Спасибо, – сказала она.
– Не за что, – ответил я.
Когда я подошел ближе, поправляя кое-что, укрепляя стены и щурясь на небо, чтобы определить, под каким углом светит солнце, Тесс легко дотронулась до моей спины, и мы оба поняли что-то важное.
К прилавку с водой медленно приблизился старик. Я отступил назад, давая ему пройти, и оглядел навес – какое-то время продержится. Потом повернулся к Майлзу и увидел, что он чуть ли не смеется.
– Что смешного? – спросил я. В полуденной тишине пляжа мой голос прозвучал неожиданно хрипло и резко.
– Впечатляет, – усмехнулся Майлз. – Настоящий пляжный домик.
Я знал, куда он клонит – по крайней мере, мне так казалось.
Но я не ответил и продолжил работать – вбивать ветки глубже в песок, закрывать щели в крыше, сквозь которые проникал солнечный свет, – а молчание, повисшее между нами, становилось все отчетливее.
Я злился на него. Он думал, будто знает меня, хотя совершенно меня не знал. Волоча по песку последнюю партию пальмовых листьев, я глянул на Майлза: он больше не улыбался.
– Я просто хотел сказать, что у вас умелые руки, особенно для… ну, вы понимаете.
Я остановился и пристально посмотрел на Майлза, вынуждая его закончить фразу. Но куда там – этот дипломатишка в белых штанах решил отмолчаться. И тогда я закончил ее сам.
– Для шофера? – спросил я, утирая пот со лба.
Я посмотрел на навес, который построил для жены, и подумал, что хорошо потрудился. Он сослужит свою службу – защитит Тесс от солнца.
– Да, – подтвердил Майлз. – Для шофера.
– Я не шофер, – бросил я. – Я строитель.
В больнице было много недовольных, и все кричали по-английски.
Они сердились, потому что тайские медсестры говорили только по-тайски. Сердились, потому что списки доставленных в больницу людей писали тоже по-тайски. Сердились, потому что их потери невозможно было восполнить.
В вестибюле стояла наряженная елка, под которой лежали аккуратные стопки дизайнерской одежды. Стопки постоянно росли. Казалось бы, какой толк пострадавшим от одежды известных брендов, но люди испытывали потребность что-то сделать.
Я вышел из больницы и увидел знакомое лицо – человека в полицейской форме. Я не сразу узнал в нем сержанта Сомтера: он будто внезапно стал старше.
Сомтер разговаривал с группой мужчин в деловых костюмах. Судя по виду, это были какие-то важные персоны из Бангкока – должностные лица или представители министерства здравоохранения. Они молча слушали, пока сержант что-то им объяснял. Потом чиновники расселись по автомобилям, а Сомтер надел темные очки, забрался на пассажирское сиденье полицейской машины и уехал.
– Том!
Я оглянулся и увидел Ника Казана. На нем была рубашка поло и плотные шорты цвета хаки – подходящая одежда для лондонского лета, но слишком теплая для конца декабря на Пхукете.