Быстро оглядев помещение, он открыл портфель, вынул связку печатей и приложил одну из них к листу бумаги, торопливо подставленному начальником Веры. После этого он дал какую-то короткую инструкцию, ткнул молодого человека в черных очках пальцем в живот, захохотал и исчез - Вера даже не заметила как: стоял напротив зеркала и - нету, словно нырнул в какой-то только для гномов открытый подземный ход.
После развоплощения карлика с печатями Верин начальник успокоился, вырос в длину и сказал несколько ни к кому не обращенных фраз, из которых Вера поняла, что только что исчезший гном - на самом деле очень большой человек и заправляет всеми московскими туалетами.
- Ну и начальники теперь у нас, - бормотала себе под нос Вера, звякая монетами на стоящем перед ней блюде и выдавая одноразовые полотенца, - прямо ужас.
Она любила делать вид, что воспринимает все происходящее так, как должна была бы воспринять его некая абстрактная Вера, работающая уборщицей в туалете, и старалась не думать о том, что сама разбудила эти подземные силы - и разбудила для смеха, для того, чтобы на стене повисла картина. Что касалось музыки, то она полагала, что ее желание уже воплотилось в двух нарисованных гармонях.
Вообще, насколько скучной и однообразной была раньше Верина жизнь, настолько теперь она стала значительной и интересной. Теперь Вера довольно часто видела разных удивительных людей: ученых, космонавтов и артистов, а однажды туалет посетил отец братского народа маршал Пот Мир Суп - ехал в Кремль, да не стерпел по дороге. С ним была уйма народу, и пока он сидел в кабинке, возле Вериной будки на длинных флейтах играли какую-то протяжную и печальную мелодию три волнующихся накрашенных пионера - так трогательно и хорошо, что Вера украдкой всплакнула.
Вскоре после этого случая Верин начальник принес с собой магнитофон и колонки, и уже на следующий день в сортире заиграла музыка. Теперь к Вериным обязанностям добавилась еще одна - переворачивать и менять кассеты. Утро обычно начиналось с «Мессы и Реквиема» Джузеппе Верди, первые взволнованные посетители появлялись обычно тогда, когда страстное сопрано из второй части уже успевало попросить Господа об избавлении от вечной смерти.
- Либера ме домини де морте аэтерна, - тихонько подпевала Вера и в такт тяжелым ударам невидимого оркестра позвякивала медью на блюде. Потом обычно ставилась «Рождественская Оратория» Баха или что-нибудь в этом роде, по-немецки и на духовные темы, и Вера, разбиравшая этот язык с некоторыми усилиями, прислушивалась, как далекие звонкоголосые дети весело уверяют в чем-то Господа, пославшего их в дольний мир.
- Так зачем Господь создал нас? - с сомнением спрашивало конвоируемое двумя скрипками сопрано.
- Затем, - убежденно отвечал хор, - чтоб мы его славили.
- Так ли это? - недоверчиво переспрашивало сопрано, готовясь залезть в обозначенный хриплыми духовыми кузов.
- Это, несомненно, так! - спешили заслонить происходящее детские голоса из хора, не замечая уже давно наведенной на них сзади виолы-да-гамба.
Потом, когда время подходило часам к двум-трем, Вера заводила Моцарта, и растревоженная душа медленно успокаивалась, скользя над холодным мраморным полом какого-то огромного зала, в котором, перебивая друг друга, дребезжали два минорных рояля.
А совсем близко к вечеру Вера ставила Вагнера, и летящие в бой Валькирии несколько секунд никак не могли взять в толк, что это за кафельные стены и раковины мелькнули на миг возле их бешено несущихся вперед коней.
Все было бы прекрасно, если б не одна странность, сначала почти незаметная и даже показавшаяся галлюцинацией. Вера стала замечать какой-то странный запах, а сказать откровенно - вонь, на которую она раньше не обращала внимания. По какой-то необъяснимой причине вонь появлялась тогда, когда начинала играть музыка - точнее, не появлялась, а проявлялась.
По какой-то необъяснимой причине вонь появлялась тогда, когда начинала играть музыка - точнее, не появлялась, а проявлялась. Все остальное время она тоже присутствовала - собственно, она была изначально свойственна этому месту, но до каких-то пор просто не ощущалась из-за того, что находилась в гармонии со всем остальным, - а когда на стенах появились картины, да еще заиграла музыка, вот тут-то и стало заметно то особое непередаваемое туалетное зловоние, которое совершенно невозможно описать и о котором некоторое представление дает разве что словосочетание «Париж Маяковского».
Вера поняла, что ее мысли незаметно приняли какой-то антисоветский уклон, но поделать с собой ничего не смогла, да и чувствовала, что теперь это не страшно.
Как- то вечером к Вере зашла Маняша, послушала увертюру к «Корсару» и вдруг тоже заметила вонь.
- Ты, Вера, никогда не задумывалась над тем, почему наши воля и представление образуют вокруг нас эти сортиры? - спросила она.
- Задумывалась, - ответила Вера. - Я давно над этим думаю и никак не могу понять. Я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты скажешь, что мы сами создаем мир вокруг себя, и причина того, что мы сидим в сортире - наши собственные души. Потом ты скажешь, что никакого сортира на самом деле нет, а есть только проекция внутреннего содержания на внешний объект, и то, что кажется вонью - на самом деле просто экстериоризованная компонента души. Потом ты прочтешь что-нибудь из Сологуба…
- И мне светила возвестили, - нараспев перебила Маняша, - что я природу создал сам…
- Во-во, или еще что-нибудь в этом роде. Все верно?
- Не вполне, - ответила Маняша. - Ты допускаешь свою обычную ошибку. Дело в том, что в солипсизме интересна исключительно практическая сторона. Кое-что в этой области уже сделано - вот, например, картина с тройкой, или эти цимбалы - бум, бум! Но вот вонь - в какой момент и почему мы ее создаем?
- С практической стороны я могу тебе ответить, - сказала Вера, - что мне теперь несложно убрать и вонь и сам сортир.
- Мне тоже, - ответила Маняша, - я и убираю его каждый вечер. Но вот что наступит дальше? Ты действительно думаешь, что это возможно?
Вера открыла было рот для ответа, но вместо этого надолго закашлялась в ладонь.
Маняша высунула язык.
Прошло два-три дня, и вот зеленую штору на входе откинули несколько посетителей, сразу же напомнивших Вере тех первых, в джинсовых куртках, с которых все и началось. Только эти были в коже и еще румяней - а в остальном вели себя так же, как и те: медленно ходили по помещению, тщательно оглядывая все вокруг. И вскоре Вера узнала, что туалет закрывают и теперь здесь будет комиссионный магазин.
Ее так и оставили уборщицей, а на время ремонта даже дали оплачиваемый отпуск - Вера хорошо отдохнула и перечитала некоторые книги по солипсизму, до которых никак не доходили руки. А когда она в первый день вышла на новую работу, уже ничто не напоминало о том, что в этом месте когда-то был туалет.
Теперь справа от входа начинался длинный стеллаж, где продавались всякие мелочи, дальше - там, где раньше были писсуары, - помещался длинный прилавок с одеждой, а напротив - стойка с радиоаппаратурой. В дальнем конце зала висели зимние вещи - кожаные плащи и куртки, дубленки и женские пальто, и за каждым прилавком теперь стояла похожая на народную артистку США продавщица.
При ремонте было найдено несколько человеческих черепов и планшет с секретными документами - но этого Вера не увидела, потому что за ними приехали откуда надо и куда надо увезли.
Работы стало намного меньше, а денег - просто уйма. Теперь Вера ходила по помещениям в новом синем халате, вежливо раздвигала толпящихся посетителей и протирала сухой фланелевой тряпочкой стекла прилавков, за которыми новогодней разноцветной фольгой («все мысли веков! все мечты! все миры!» - тихонько шептала Вера) мерцали жевательные резинки и презервативы, отсвечивали пластмассовые клипсы и броши, мерцали очки, зеркальца, цепочки и карандашики.