Маняша остановилась и подняла на Веру глаза.
- Вера, что ты задумала?
- А топором тебя хочу, - безумно ответила Вера и вытащила из-под халата свой страшный гостинец с гвоздодерным выростом на обухе, - прямо по косичке, как у Федора Михайловича.
- Ты, конечно, можешь это сделать, - нервничая, сказала Маняша, - но предупреждаю: тогда мы с тобой больше никогда не увидимся.
- Да это уж я сообразить могу, не такая дура, - замахиваясь, вдохновенно прошептала Вера и с силой обрушила топор на Маняшину седую головку.
Раздались звон и грохот, и Вера потеряла сознание.
Придя в себя от рокота за стеной, она обнаружила, что лежит в примерочной кабинке с топором в руках, а над ней в высоком, почти в человеческий рост, зеркале зияет дыра, контурами похожая на огромную снежинку.
«Есенин», - подумала Вера.
Самым страшным Вере показалось то, что никакой двери в стене, как оказалось, не было, и непонятно было, что делать со всеми теми воспоминаниями, где эта дверь фигурировала. Но даже это уже не имело никакого значения - Вера вдруг не узнала саму себя. Казалось, какая-то часть ее души исчезла - часть, которой она никогда раньше не ощущала и почувствовала только теперь, как это бывает с людьми, которых мучают боли в ампутированной конечности. Все вроде бы осталось на месте - но исчезло что-то главное, придававшее остальному смысл, Вере казалось, что ее заменили плоским рисунком на бумаге, и в ее плоской душе поднималась плоская ненависть к плоскому миру вокруг.
- Ну погодите, - шептала она, ни к кому особо не обращаясь, - я вам устрою.
И ее ненависть отражалась в окружающем - что-то содрогалось за стенами, и посетители магазина, или туалета, или просто подземной ниши, где прошла вся ее жизнь (Вера ни в чем теперь не была уверена), иногда даже отрывались от изучения размазанного по прилавкам говна и испуганно оглядывались по сторонам.
Какая- то исполинская сила давила на стены снаружи, что-то гудело и дрожало за тонкой выгибающейся поверхностью -как будто огромная ладонь сжимала картонный стаканчик, на дне которого сидела крохотная Вера, окруженная прилавками и примерочными кабинками, сжимала пока несильно, но в любой момент могла полностью сплющить всю Верину реальность.
И однажды, ровно в 19.40 (как раз тогда, когда Вера думала, что три одинаковых куска говна на полке секции бытовой электроники зелеными цифрами показывают год ее рождения), этот момент настал.
Вера с ведром в руке стояла напротив длинной стойки с одеждой, где вперемешку висели дубленки, кожаные плащи и похабные розовые кофточки, и рассеянно смотрела на покупателей, щупающих такие близкие и одновременно недостижимые рукава и воротники, когда у нее вдруг сильно кольнуло в сердце. И тут же гудение за стеной вдруг стало невыносимо громким, стена задрожала, выгнулась, треснула, и из трещины, опрокинув стойку с одеждой, прямо на закричавших от ужаса людей хлынул отвратительный черно-коричневый поток.
- А-ах! - успела выдохнуть Вера, а в следующий момент ее подняло с пола, крутануло и сильно ударило о стену, последним, что сохранило ее сознание, было слово «Карма», написанное крупными черными буквами на белом фоне тем же шрифтом, каким печатают название газеты «Правда».
В себя она пришла от другого удара, уже слабого, о какие-то прутья. Прутья оказались ветками высокого старого дуба, и Вера в первый момент не поняла, каким образом ее, только что стоявшую на знакомом до последней кафельной плитки полу, могло вдруг ударить о какие-то ветки.
Оказалось, что она плывет вдоль Тимирязевского бульвара в чернокоричневом зловонном потоке, плещущем уже в окна второго или третьего этажа. У нее сильно болели уши. На плаву она держалась потому, что ее пальцы глубоко вдавились в толстую пенопластовую прокладку сложной формы, на которой было выдавлено слово «SONY».
Вокруг, насколько хватало взгляда, плескалась темная жижа, по которой плыли скамейки, доски, мусор и люди.
Вокруг, насколько хватало взгляда, плескалась темная жижа, по которой плыли скамейки, доски, мусор и люди. Прямо перед ее лицом покачивалась красная кепочка с переплетенными буквами «NYC». Вера помотала головой и сообразила, что то, что она принимала за боль в ушах, было на самом деле оглушительным ревом, несущимся откуда-то сзади. Она оглянулась и увидела над поверхностью жижи что-то вроде горы, образованной бьющим снизу потоком точно в том месте, где раньше был ее подземный дом.
Течение несло Веру вперед, в направлении Тверской. Уровень жижи поднимался со сказочной быстротой: двух-трехэтажные дома по бокам бульвара были уже не видны, а огромный уродливый театр имени Горького теперь напоминал гранитный остров - на его крутом берегу стояли три женщины в белых кисейных платьях и белогвардейский офицер, из-под приставленной ко лбу ладони вглядывавшийся в даль, Вера поняла, что там только что давали Чехова, но ничего не успела по этому поводу подумать, потому что почувствовала, как кто-то вырывает из ее рук кусок пенопласта. В следующий момент она увидела перед собой заляпанное пучеглазое лицо с зажатой во рту ручкой портфеля, две крепкие волосатые руки вцепились в ее спасательный квадрат, отчего тот почти ушел под поверхность жижи.
- Пусти, сволочь, - проорала Вера, пытаясь перекрыть космический грохот говнопада, в ответ мужчина почти членораздельно что-то промычал, сунул руку за пазуху пиджака, вынул и поднес к самому Вериному лицу какую-то книжечку, видно было только, что у нее красная обложка, а все внутренние страницы были коричневыми и слипшимися. Воспользовавшись тем, что мужчина убрал с пенопласта одну руку, Вера изловчилась и сильно укусила его за пальцы второй, мужчина замычал, отдернул ее, но ни портфеля из зубов, ни книжечки из другой руки не выпустил. Несколько секунд Вера глядела в его затуманенные предсмертной обидой глаза, а затем они скрылись под поверхностью жижи, и вслед за ними медленно ушла туда же сжимающая раскрытое удостоверение рука.
Веру уносило все дальше. Мимо нее проплыла детская коляска с изумленно глядящим по сторонам младенцем в синей шапочке с большой пластмассовой красной звездой, потом рядом оказался угол дома, увенчанный круглой башенкой с колоннами, на которой двое мордастых солдат в фуражках с синими околышами торопливо готовили к стрельбе пулемет, и, наконец, течение вынесло ее на почти затопленную Тверскую и повлекло в направлении далеких сумрачных пиков с еле видными рубиновыми пентаграммами.
Поток теперь несся намного быстрее, чем несколько минут назад, сзади и справа над торчащими из черно-коричневой лавы крышами виден был огромный, в полнеба, грохочущий гейзер, к его шуму присоединилось еле различимое стрекотание пулемета.
- Блажен, кто посетил сей мир, - шептала Вера, прижимаясь грудью к пенопласту, - в его минуты роковые…
Вскоре она поравнялась с Моссоветом - его давно уже не было видно, но на том месте, где он когда-то стоял, самоотверженно выгребали против течения несколько десятков пловцов в прилипших к телам пиджаках и галстуках, поверхность потока за ними была усеяна какими-то маленькими разноцветными листочками - подхватив один из них, Вера узнала талон на туалетную бумагу.
«Интурист» превратился в возвышающийся над темными волнами утес. Из его окон высовывались ярко одетые иностранцы с видеокамерами на плечах, те, что были в верхних окнах, что-то ободряюще орали и показывали большие пальцы, те, что были в нижних, которые уже затопляло, суетливо крестились, швыряли вниз чемоданы и прыгали за ними следом, их быстро и жестоко топили кишащие в говне таксисты и шли на дно следом, увлекаемые тяжестью отобранных чемоданов.
Вера увидела плывущий рядом земной шар и догадалась, что это глобус из стены Центрального телеграфа. Она подгребла к нему и ухватилась за Скандинавию, отбросив треснувший посередине кусок пенопласта. Видимо, вместе с глобусом из стены телеграфа вырвало и электромотор, который его крутил, и теперь он придавал всей конструкции устойчивость - Вера со второй попытки вскарабкалась на синий купол, уселась на выделенное красным государство трудящихся и огляделась.