А преподобный Трэверс наклонился пониже – якобы погладить спаниеля.
Раздался удар гонга, и раскрасневшаяся хозяйка повела всех в столовую.
Прямо с порога преподобный незаметно скосил глаза на буфет. Увы! Все именно так, как он опасался. Графин с виски наполовину пуст. Плохо дело: хозяин дома уже на полпути к белой горячке. Скорее всего, прячет спиртное у себя в спальне.
Все расселись, всем было не по себе – всем, кроме хозяина дома, который никогда в жизни не чувствовал себя лучше.
Суп съели в молчании. Никто не решался заговорить. Время шло. Звук жующих челюстей, казалось, становится все громче.
Ближе к концу трапезы пастор припомнил обещание, данное членам клуба: вывести Фергюсона на чистую воду.
– Удивительно, как у нас в Молтби переменилась молодежь, – начал он, старательно очищая грушу. – Похоже, они не способны думать ни о чем, кроме своей внешности. Сегодня днем я прогуливался по Хай-стрит и не мог надивиться: некоторые молоденькие продавщицы одеты так, словно собрались в театр. Платья без рукавов, шелковые чулки, лица напудрены и накрашены. Порой у меня поневоле возникают сомнения в их добропорядочности.
– Ну полно, мистер Трэверс, не надо преувеличивать! – воскликнула миссис Фергюсон. – Им просто нравится, чтобы кожа дышала. Короткие рукава – еще не вызов обществу. Хотя, должна заметить, я терпеть не могу, когда девицы из низов начинают обезьянничать, подражать вышестоящим. Если их вовремя не поставить на место, то скоро мы увидим их в гольф-клубе, в теннисном клубе!
– И что с того? – спросил ее муж.
– Что? Мой дорогой Ричард, да как же так можно рассуждать? Лично я никогда в жизни не стану играть ни в одну игру в таком окружении.
– Признаюсь, я не одобряю всех этих новомодных причуд, – заметил мистер Трэверс. (Когда наконец предложат портвейн? Нет, что ни говори, манеры хозяина дома самые ужасающие!) – Да, – продолжил он, – во времена моей юности в жизни было больше романтики. Не знаю, действительно ли спортивные игры улучшают внешний вид, как многие склонны думать. По мне, женственная женщина куда милее, чем нынешние крепкие и жилистые создания. Вот, к слову, крошка Мэй Коллинз, младшая дочь старого Сэма Коллинза, – не правда ли, прелестная девушка?
И он украдкой покосился на хозяина дома.
– Я ее хорошо знаю, – ответил Фергюсон. – Очаровательная девушка. Давеча подыскал ей отличную работу в Пенлите. Думаю даже оставить ей некоторую сумму по завещанию.
Священник от замешательства покраснел как рак. Глаза его блеснули за стеклами очков. Право, Фергюсон заходит слишком далеко!
– Ричард, разумеется, шутит, мистер Трэверс, – ледяным тоном заметила миссис Фергюсон. – Не хотите ли винограда? Из нашего собственного виноградника.
– Нет, моя дорогая леди, благодарю.
Дочки оцепенели, испуганно глядя в пространство прямо перед собой. Да что в самом деле случилось с их отцом?
– Так вот я и говорю, – неуверенно продолжил гость, – что наше время едва ли можно назвать романтическим…
– Не могу не согласиться, мистер Трэверс, – мрачно выпалила старшая, Хелен. – Взять хотя бы мужчин: они стали совершенно несносны. Раньше, насколько я могу судить, если мужчину привлекала некая девушка, то он посылал ей цветы и подарки. А теперь он даже не помнит своего обещания сыграть с ней в гольф! – И, презрительно рассмеявшись, она заключила: – Презираю мужчин!
– Если на то пошло, девицам тоже не мешало бы приложить усилия, – возразила ей мать. – Да, в старые годы все было совсем иначе.
– Наверное, мужчинам весело наблюдать, когда девушки за них соревнуются, – пробормотала одна из младших.
Хелен сердито поглядела на сестру.
– Гм-гм! Все это весьма прискорбно, – вздохнул достопочтенный Трэверс, вытирая салфеткой рот. – Нынешний век далек от идеала. Вы согласны, Фергюсон?
– Нет, Трэверс, совершенно не согласен. Я полагаю, что это великий век.
Семейство посмотрело на него в изумлении. Услышать такое от отца было в высшей степени неожиданно.
– А можно спросить, отчего это так, Ричард? – подняла брови его супруга.
Фергюсон помедлил, прежде чем ответить, а потом обратился к пастору с любезной улыбкой:
– Я нахожу необыкновенно приятным общее падение нравов, – объявил он.
Повисло минутное молчание. Всех сковал ужас.
Достопочтенный Трэверс совсем потерял дар речи. Он мог только таращить глаза и моргать. Миссис Фергюсон величественно поднялась из-за стола и поплыла к двери, за ней послушно семенили дочки.
– Погодите! – окликнул их Фергюсон. – Я хочу вам всем кое-что сказать. Вы решили, что я сошел с ума. Что ж, возможно, вы и правы. Но я этим горжусь. И раз уж я сумасшедший, то намерен совершить самую грандиозную глупость, которая когда-либо приходила в голову безумцу.
Я пускаюсь в колоссальную авантюру. Шестьдесят лет я ждал этого момента, но ничего, еще не поздно. Что у меня получится, я и сам не знаю, да и знать не хочу. В неизвестности больше прекрасного, чем в вечном покое. Я только одно знаю твердо: когда я исчезну, Молтби никуда не денется. Вы будете жить тут год за годом, самодовольные, уверенные в своей непогрешимости. По воскресеньям паства будет привычно дремать в церкви, а по будням рассуждать о долге перед ближним. Вы, девочки, выйдете замуж, если ваша матушка расстарается, и в свой черед, к присносущей славе города Молтби, произведете на свет сыновей и дочерей.
Ваши отпрыски будут в погожие летние дни кататься на прогулочных яхтах, а зимой бить баклуши на поле для гольфа. Я искренне надеюсь, что ежегодный городской бал будет неизменно проходить с большим успехом. Я не сомневаюсь, что мечты муниципалитета сбудутся и в городе появится «прекрасный променад для привлечения туристов». Я был бы весьма расстроен, если бы моя жена перестала играть в бридж, ведь это занятие принесло ей завидную популярность, а заодно и немалый доход.
Если бы мои дочери вдруг бросили похвальную привычку гоняться за никчемными молодыми людьми, то я как отец ощутил бы свою полнейшую несостоятельность. Так пусть же сплетни, злословие и клевета вовек остаются основой жизни молтбийского яхт-клуба, и пусть его члены оттачивают мастерство в словесных баталиях, а не в технике управления яхтой. Что же до почтенных отставных служителей Англиканской церкви, то я молюсь, чтобы их истовая спиритуозная страсть, их беззаветная преданность Господу Виски была столь же негасимой, как и ныне.
Он направился к выходу, по пути сняв с вешалки в коридоре свой старый твидовый пиджак и кепи. В дверях он на минуту задержался, разжигая трубку. Затем улыбнулся, подмигнул своим светло-голубым глазом и поклонился всей честной компании в столовой:
– Доброй вам ночи!
Стукнула входная дверь, и он пропал в темноте.
Семь часов утра, серое утро. Сильный ветер задувает с юго-запада, того и гляди нагонит дождь. Однако пока ничто не предвещает беды: штормовой сигнал еще не поднят на верхушке Замковой горы.
Деревья трепещут и гнутся, в бухте высокая вода лижет ступени домов. Раскачиваются пришвартованные у берега лодки. Серые тучи низко стелются по расчерченному полосами небу, а на востоке чуть брезжит промокшее солнце.
Небольшая яхта с заплатанными коричневыми парусами борется с волнами, пробираясь к выходу из гавани. Ее подветренный планширь скользит у самой воды, но она не сдается и прорывается сквозь валы, как привычная к ветру чайка.
На палубе, держась за мачту, стоит человек в слишком широком для него желтом клеенчатом плаще, в клеенчатой шляпе на голове.