А он, по-моему, не настолько лучше меня. Вообще-то…
— Да, мы твое мнение знаем.
Генри собрал старые программы скачек из-под ног редакторши.
— Мне должны одну тысячу сто долларов. А стребовать не могу. Секс-журналы обнаглели. Я с одной секретаршей там познакомился. Некто Клара. Звоню: «Алло, Клара? Ты сегодня хорошо позавтракала?» «О, да, Хэнк, а ты?» «Еще бы, — отвечаю, — два яйца вкрутую». «Я, — говорит, — знаю, зачем ты звонишь». «Ну да, — говорю, — за тем же самым». «Ну вот передо мной лежит ордер девятьсот восемьдесят четыре тысячи семьсот шестьдесят пять на восемьдесят пять долларов». — «А кроме того, Клара, у вас есть еще один ордер — девятьсот семьдесят три тысячи восемьсот девяносто пять на пять рассказов, на пятьсот семьдесят долларов». — «Ах да, мы его попробуем подписать у мистера Мастерза». «Спасибо, Клара», — я ей говорю. «Да ничего не надо, — отвечает. — Вы, ребята, свои деньги заработали». «Ну еще бы», — говорю я. А она потом говорит: «И если деньги не придут, вы же нам еще раз позвоните? Ха, ха, ха». «Да, Клара, — отвечаю я. — Я вам еще не раз позвоню».
Преподаватель и редакторша рассмеялись.
— Я так больше не могу, черт бы их всех побрал, кто-нибудь хочет выпить?
Они не ответили, поэтому Генри налил только себе.
— Я даже на лошадках зарабатывать пытался. Начал-то неплохо, а потом все стихло. Пришлось бросить. Мне по карману только выигрывать.
Преподаватель принялся объяснять свою систему, как выиграть в Вегасе в двадцать одно. Генри подошел к редакторше.
— Пошли в койку, — сказал он.
— Вы смешной, — ответила она.
— Ага, — сказал он. — Как Ленни Брюс. Он умер, а я при смерти.
— Все равно смешной.
— Ну да, я же герой. Миф. Я не прогнивший, я не продался. На Востоке мои письма идут с аукциона по двести пятьдесят долларов. А я даже мешка пиздюлей купить себе не могу.
— Да вы, писатели, всегда орете «волк».
— Вот, может, волк и пришел наконец. С одной души не проживешь. Душой за квартиру не расплатишься. Сама как-нибудь попробуй.
— Может, мне и следует лечь с вами в постель.
— Пойдемте, Пэт, — сказал, вставая, препод. — Нам надо успеть в Дель-Мар.
Они пошли к дверям.
— Хорошо, что повидались.
— Еще бы, — сказал Генри.
— У вас получится.
— Еще бы, — сказал он. — До свидания.
Потом вернулся в спальню, снял одежду и снова лег. Может, удастся уснуть. Сон — что-то вроде смерти. А потом он уснул. Увидел себя на скачках. Человек в окошечке давал деньги, а Генри складывал их в бумажник. Много денег.
— Вам бы кошелек новый, — сказал человек. — Этот у вас порвался.
— Нет, — ответил он. — Не хочу, чтоб все видели, как я богат.
Позвонили в дверь.
— Эй, Хэнк! Хэнк!
— Иду, иду… Минуточку.
Он опять оделся и открыл дверь. Гарри Стоббз. Тоже писатель. Слишком много знакомых писателей.
Стоббз вошел.
— Деньги есть, Стоббз?
— Откуда, блин?
— Ладно, пиво с меня. Я думал, ты богатый.
— Не-а. Я с этой девкой жил в Малибу. Она меня одевала хорошо, кормила. А потом пинка дала. Теперь я живу в душевой.
— В душевой?
— Ну.
Там неплохо. Настоящие раздвижные двери, из стекла.
— Ладно, пошли. Ты на машине?
— Не-а.
— Мою возьмем.
Сели в «комету» 62-го года, поехали к перекрестку Голливуда и Норманди.
— Я статейку «Тайму» продал. Блин, думал, озолочусь. А сегодня чек получил. Еще не обналичил. Угадай — сколько? — спросил Стоббз.
— Восемьсот долларов?
— Не-а — сто шестьдесят пять долларов.
— Что? «Тайм»? Сто шестьдесят пять долларов?
— Нуда.
Они поставили машину и зашли за пивом в лавку.
— А моя меня кинула, — сообщил Генри Стоббзу. — Говорит, бухаю слишком. Врет и не краснеет. — Он открыл холодильник и вытянул две упаковки. — А я завязываю постепенно. Вчера вечером — фиговая балеха. Одни голодающие писатели да преподы, которых скоро попрут с работы. Говорят только о писанине. Очень утомляет.
— Писатели — бляди, — сказал Стоббз. — Писатели — бляди вселенной.
— Блядям вселенной, друг мой, жить удается гораздо лучше.
Они подошли к кассе.
— «На крыльях песни», — сказал лавочник.
— На них, — ответил Генри.
Год назад лавочник прочел в «Л. А. Тайме» статью о поэзии Генри и не забыл. «Крылья песни» — это у них теперь такой ритуал. Генри сначала терпеть его не мог, а теперь было даже как-то забавно. На крыльях песни, ептыть.
Сели в машину и поехали обратно. Пока их не было, заходил почтальон. Что-то лежало в ящике.
— Может, чек, — сказал Генри.
Он занес письмо в квартиру, раскупорил два пива и распечатал конверт. Внутри говорилось:
Уважаемый мистер Чинаски,
я только что дочитала ваш роман «Кошмар» и сборник стихов «Фотографии из ада», и мне кажется, что вы — великий писатель. Я замужняя женщина, мне 52 года, и дети у меня уже выросли. Очень хотелось бы получить от вас ответ. С почтением,
Дорис Эндерсон
Отправили письмо из городишки в штате Мэн.
— Даже не думал, что в Мэне еще живут, — сказал Генри Стоббзу.
— По-моему, не живут, — ответил Стоббз.
— Живут. Вот эта — живет.
Генри кинул письмо в мусорный мешок. Пиво оказалось хорошим. В многоэтажную многоквартирку через дорогу возвращались с работы медсестры. Там жило много медсестер. На большинстве — просвечивающие халатики, а солнце довершало картину. Генри и Стоббз стояли и смотрели, как медсестры выходят из машин и идут в стеклянные двери, после чего пропадают в своих душевых, перед телевизорами и за закрытыми дверями.
— Ты на эту погляди-ка, — сказал Стоббз.
— Ага.
— А вон еще одна.
— Ниче себе!
Как два 15-летних дурня, подумал Генри. Мы не заслуживаем жить. Камю вот наверняка ни в какие окна не подглядывал.
— И как ты теперь, Стоббз?
— Ну, пока есть душевая, справляюсь.
— А чего на работу не устроишься?
— На работу? Ты совсем, что ли?
— Наверно, ты прав.
— Ты вон на ту глянь! Смотри, какая жопка на ней!
— И впрямь.
Они сели и принялись за пиво всерьез.
— Мэйсон, — сообщил Генри Стоббзу про молодого и непечатаемого поэта, — переехал жить в Мексику. С луком и стрелами охотится на дичь, рыбу ловит. У него там жена и служанка. И четыре книжки на выходе. Даже вестерн написал. Проблема в том, что, когда за границей, гонорары получать почти невозможно. Стребовать с них свое получается лишь одним способом — пригрозить смертью.