А мы так и сидим под расписным сводом «Тысячи и одной ночи», на шелковых подушках, подернутых плесенью. Пустой пакет из-под тетраззини с индейкой валяется на ковре. Резные слоны поддерживают потолок.
Мы все повторяем про себя: Я кое-что знаю о человеческих внутренностях. Ну, так получилось…
И больше ничего не происходит. И дальше — опять ничего.
А потом мы все встаем, стряхиваем пыль с одежды и идем в зрительный зал, скрестив пальцы, что нам все же удастся услышать последние слова мистера Уиттиера.
Эрозия
Стихи о Мистере Уиттиере— Мы совершаем все те же ошибки, — говорит мистер Уиттиер, — которые совершали еще пещерные люди.
Так, может быть, это наше призвание: воевать, ненавидеть и мучить друг друга…
Мистер Уиттиер подкатывает свое кресло к самому краю сцены.
Руки в старческих пятнах, лысая голова.
Под большими глазами на выкате, мутными, водянистыми,
Лицо как будто провисло складками дряблой кожи.
В ноздре — колечко.
Дужка наушников плеера.
Тонет в складках морщин за ушами и врезается в кожу на вяленой шее.
На сцене вместо луча прожектора — фрагмент черно-белого фильма:
Почти лысый череп мистера Уиттиера покрыт кадрами хроник военных парадов.
Его рот и глаза едва различимы среди марширующих ног; по щекам, извиваясь, ползут пики штыков.
Он говорит:
— Может быть, страдания и муки — это и есть смысл жизни.
Представьте себе, что Земля — это большая технологическая установка, перерабатывающее предприятие.
Представьте себе барабан для шлифовки камней:
Вращающийся цилиндр, наполненный песком и водой.
Представьте, что ваша душа — угловатый бесформенный камень, который бросили внутрь.
Кусок сырья, природный ресурс: нефть-сырец или минеральная руда.
А боль и вражда — это только шлифовочный материал, который нас полирует, натирает до блеска души, очищает их, учит и совершенствует от перевоплощения к перевоплощению.
А теперь представьте, что вы сами, по собственному желанию, бросаетесь в барабан — вновь и вновь.
Вполне сознавая, что ваше земное предназначение — это страдать и страдать.
Мистер Уиттиер на сцене: узкий маленький рот, в котором, кажется, не помещаются зубы.
Брови — как мертвые сорняки, уши торчат в обе стороны, словно крылья летучей мыши.
Он говорит:
— Другого нам не дано. В противном случае выходит, что мы все — дремучие идиоты.
Мы воюем. Боремся за мир. Сражаемся с голодом.
Мы не можем без драки.
Мы воюем, воюем, воюем… оружием, словом, деньгами.
Но все остается по-прежнему: мир не становится лучше.
Мистер Уиттиер весь подается вперед, вцепившись руками в ручки своей инвалидной коляски.
По лицу маршируют колонны солдат — ожившие татуировки.
Пулеметов, артиллеристских орудий и танков.
Он говорит:
— Может быть, мы живем именно так, как нам и написано на роду.
Может быть, наша дробилка-Земля делает с нашими душами все… как надо.
Собачий век
Рассказ Брендона УиттиераЭти ангелы, они считают себя очень хорошими. Эти посредницы милосердия.
В общем и целом, они даже лучше, чем их задумал Господь. С их богатыми мужьями, хорошей наследственностью, ортодонтией и дерматологией. Эти матери, сидящие дома, когда их дети-подростки уходят в школу. Дома, но не в домашних заботах.
Дома, но не в домашних заботах. Не домохозяйки.
Образованные, безусловно. Но не из этих, которые шибко умные.
Для домашней работы у них есть помощники. Наемные специалисты. Потому что, если возьмешь не тот чистящий порошок, можно испортить гранитную столешницу или плитку из известняка. Не то удобрение — и можно сгубить весь сад. Не ту краску — и все их усилия, все их вложения пойдут прахом. Дети в школе. Бог на работе — и ангелам нужно как-то убить целый день.
Вот они и идут в волонтеры.
Выполнять всякие мелкие поручения. Ничего важного — чтобы вдруг чего не напортачить. Развозить по палатам книги в отделении для пожилых пациентов. Между йогой и дамским читательским кружком. Развешивать украшения для Хеллоуина в доме престарелых. Они есть в любой богадельне, эти ангелы скуки.
Ангелы в туфельках без каблуков, в итальянской обуви ручной работы. С их благими намерениями, дипломами по истории искусства и кучей свободного времени, которое нужно как-то убивать, пока у детей не закончатся занятия в футбольной секции или балетном кружке после школы. Эти ангелы, такие хорошенькие в своих цветастых сарафанах, с чисто вымытыми волосами, убранными с лица. Они всегда улыбаются. Всегда. Когда ты на них ни посмотришь, они улыбаются.
У них есть доброе слово для каждого пациента. Они непременно заметят, как хорошо ты расставил на тумбочке свою коллекцию открыток с пожеланиями скорейшего выздоровления. Какие миленькие фиалки ты вырастил в горшках у себя на подоконнике.
Мистер Уиттиер любит этих ангелов в женском обличье.
Они всегда говорят ему, лысому дряхлому старику из палаты в конце коридора, какие милые постеры с рок-концертов висят у него на стене над кроватью. Какой яркий и славный скейтборд стоит у него за дверью.
Старый мистер Уиттиер, пучеглазый карлик мистер Уиттиер, спрашивает у них:
— Ну как оно, дамочки, все чики-пыки?
И ангелы, они смеются.
Над этим стариком, который ведет себя, как мальчишка. Это так мило и трогательно: он так молод душой.
Славный, глупенький мистер Уиттиер с его Интернетом и журналами по сноуборду. С его хип-хопом на компакт-дисках. В бейсболке, козырьком назад. Как носят мальчишки.
Он такой же, как их дети-школьники. Только старый. И они начинают ему подыгрывать — просто не могут удержаться. Ведь он такой милый, он так им нравится: с этой его бейсболкой, повернутой козырьком назад, с этой музыкой у него в наушниках — такой громкой, что ее слышно даже тому, кто стоит рядом.
Мистер Уиттиер в коридоре, в своем инвалидном кресле. Он поднимает руку, выставляет ладонь, растопырив пальцы, и говорит:
—Дай пять…
И все дамы из волонтеров, проходящие мимо, хлопают его по ладони.
Да, пожалуйста. Ангелам тоже хотелось бы быть такими в 90 лет: современными, молодыми душой. В курсе всех новых веяний. А не окаменелыми ископаемыми, какими они себя чувствуют уже сейчас…
Мистер Уиттиер, древний старик — он во многом моложе всех этих дам-волонтеров, которым всего-то за тридцать или за сорок. Этих ангелов средних лет, которые моложе его в два-три раза.
Мистер Уиттиер с ногтями, накрашенными черным лаком. С серебряным колечком в старческой ноздре. С татуировкой — в виде браслета из колючей проволоки — на лодыжке.
С тяжелым перстнем-черепом, болтающимся на костлявом пальце.
Мистер Уиттиер, который моргает глазами, затянутыми мутной пленкой катаракты, и говорит:
— Пойдешь со мной на выпускной бал?
Ангелы хихикают и заливаются краской. Смеются над старым проказником, таким забавным и безобидным. Садятся к нему на колени — к старику в инвалидном кресле.