Ужасные, злобные, ядовитые… называй как хочешь.
Таинственный проводник остановился, вытащил одну коробочку — маленькую, прозрачную, как для минидисков, — и поднес к глазам Тальи. Внутри медленно двигались блестящие точки, похожие на сделанных из драгоценных камней крошечных насекомых.
— Видишь? Вот они. Живые. Бодрые. Проворные.
— Это слова? — спросила Талья, завороженная танцем разноцветных точек. — Такие красивые?
— Слова, даже плохие, всегда прекрасны, Талья.
— Но почему они так ранят?
— Потому что ты заставляешь их это делать. Нож тоже может быть прекрасен. Все зависит от того, режешь ты им хлеб или перерезаешь горло. В первом случае он помогает жить, во втором — убивает.
— А они всегда тут?
— Одни — всегда, другие постепенно теряют активность и в конце концов исчезают. Но эти еще живы. — Он мягко провел кончиками пальцев по коробочке, словно читал вслепую. — Они никогда не исчезнут. У них нет срока дезактивации.
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— А что такое «срок годности», ты понимаешь?
— Как у йогуртов? — Ей вдруг стало очень смешно.
— Вроде того. Одни с течением времени теряют силу, другие никогда не стареют.
— А мои? — Она чуть не прыснула.
— Посмотрим.
Талья уже потеряла счет времени, а они всё шли и шли по этому полному прекрасных и ужасных слов залу, и вдруг голову пронзила резкая боль и накатила дурнота. Она прислонилась к стене и сжала ладонями виски.
— Мне очень больно, — пробормотала она.
Провожатый повернулся к ней и протянул темные очки.
— Надень, помогает, только видеть теперь ты будешь по-другому.
Талья надела очки, которые казались металлическими, но почти ничего не весили, и вдруг зал стал напоминать старую библиотеку, залитую красновато-золотистым светом, словно купающуюся в лучах закатного солнца. Блестящие грани коробочек обернулись корешками древних книг с золотыми знаками на коричневых, гранатовых и темно-зеленых обложках.
— Так лучше?
Талья кивнула. Она бывала в подобных библиотеках. Когда мама два года назад решила вновь заняться докторской диссертацией, оставленной после рождения Диего, дочь ходила с ней заказывать или получать книги. Приятные воспоминания несколько примирили ее с этим местом, но одновременно вызвали в памяти и другие, печальные, связанные с первыми ссорами между родителями, когда отец начал попрекать маму «ученостью» и пустой тратой времени «непонятно зачем».
— Талья, вот твои слова, — сказал проводник.
Она оторвала взгляд от покрытого воском паркетного пола медового цвета и увидела, что провожатый, опять будто подсвеченный изнутри лампочкой, протягивает ей книжечку вроде тех поэтических сборников, которые изучала мама.
Слова, раньше похожие на блестящих подвижных насекомых, теперь являли собой странные красные символы, относящиеся, по-видимому, к какому-то неизвестному ей языку.
— Они из тех, которые теряют силу? — тихо спросила Талья, боясь услышать ответ.
— Да. Через пять лет твоя мама их забудет, а если и будет вспоминать, то уже без обиды и боли.
Через пять лет! Ей тогда исполнится семнадцать. Как вынести столь долгий срок, зная, что между ней и мамой стоят эти проклятые слова? Даже понимая, что рано или поздно они исчезнут, всё равно пять лет — это целая вечность. Жить, не имея возможности ее обнять, наблюдая, как мама то и дело вспоминает сказанное ею — и рада бы забыть, но не может?
— Нет, это слишком долго. А ничего нельзя сделать, чтобы…
Она не могла подобрать нужный глагол.
А ничего нельзя сделать, чтобы…
Она не могла подобрать нужный глагол. Чтобы слова «погибли», «стёрлись», «дезактивировались»?..
— Хочешь узнать, как подействовали твои слова?
Вопрос был задан уже привычным для нее бесстрастным тоном, но почему-то создалось впечатление, что именно этот вопрос очень важен и от ее ответа зависит, чем вообще закончится это путешествие.
— Да, — сказала она.
Здесь: Шесть
Мигель Кастро сидел в вестибюле Провинциальной больницы и, закрыв руками лицо, плакал. Талью он еще не видел, и, хотя врач пытался убедить его, что выводы пока делать рано, сказанные им слова были малоутешительны, если не безнадежны.
«Сеньор Кастро, девочка впала в кому в результате сильного удара по черепу. В целом ее состояние стабильное, но мы не знаем, придет ли… — тут врач осекся и быстро поправился, — когда она проснется. Часто это происходит уже через несколько часов, однако иногда… требуются дни, даже недели. Пока ничего не известно, но она молодая, сильная, поэтому отчаиваться не нужно».
Судя по тому, что он слышал в больничных коридорах, авария была страшная: больше пятнадцати человек получили ранения, двое — водитель самосвала и водитель трамвая — скончались на месте. Двое находились в коме: Талья и какой-то парень возраста Диего, родителей которого еще не удалось отыскать.
Одна из медсестер тронула его за плечо и спросила с улыбкой:
— Не хотите кофе?
Она была немолода, но улыбка очень ее красила.
— Могу я увидеть Талью?
— Пока нет. Она уже в полном порядке и прекрасно выглядит, но ей проводят кое-какие исследования. Я скажу, когда вы сможете пройти.
— Как меня нашли?
Он спросил просто так, чтобы хоть с кем-то поговорить и не сидеть опять в вестибюле в полном одиночестве.
— На рюкзаке были написаны имя и адрес, а поскольку других девочек в трамвае не было, мы решили, что рюкзак принадлежит ей.
— Что моя дочь делала в трамвае? — задумчиво спросил Мигель, обращаясь скорее к себе, чем к медсестре.
— Авария произошла на пересечении улиц Чили и Перу, в районе Эль Ремедио. Может быть, ехала к подруге. И вообще это очень известный и оживленный район.
Он чуть было не сказал, что его дочь учится водной из лучших школ города и у нее нет подруг в таких местах, как Эль Ремедио, возле окружной дороги, где начинаются фабрики и бараки, но вовремя спохватился. Вдруг медсестра или ее родственники именно там и живут?
— А другой мальчик, который тоже находится в коме?
Медсестра бросила быстрый взгляд через плечо, словно хотела удостовериться, что их никто не слышит.
— Пожалуй, ему хуже, чем Талье. К тому же он совсем один. У него не было никаких документов, и пока его фото не покажут сегодня по телевизору, а завтра не напечатают в газетах, вряд ли его родители узнают о несчастье. — Она неожиданно выпрямилась и сказала уже другим тоном: — Пойдемте, выпейте кофе, неизвестно еще, сколько придется ждать.
По бело-зеленому коридору они дошли до комнаты медсестер, в это время пустовавшей.
— Меня зовут Тере, я дежурю до завтра, до шести утра, и позабочусь о Талье, пока она здесь. Хотите сахару?
Мигель отрицательно качнул головой и невидящим взглядом уставился на зеленый линолеум, не обращая внимания на кофе.
Тере села напротив, тронула его за рукав и, слегка придвинувшись, сказала:
— Послушайте, Мигель, не знаю, будет ли у вас об этом разговор с врачом, но я много лет ухаживаю за больными, находящимися в коме, и знаю, как это тяжело для родственников. Но я также знаю, что единственный способ помочь своим близким — быть здесь, рядом с ними, брать их за руку, что-нибудь рассказывать.