И если дети ко мне привыкли, то в коллективе я так и не стала «своей». И не могу сказать, что меня это как-то беспокоило. Просто очень многого в силу возраста – совсем ведь девчонкой была – не понимала. Да и не хотела понять.
Аделаида Степановна, директриса, держала меня на расстоянии. Присматривалась, проверяла, следила. Но когда поняла, что я просто работаю, от звонка до звонка в прямом смысле слова, отстала. Решила, что я для нее безопасна в смысле карьеры. А как специалист – устраиваю полностью. Мне кажется, у нее была своего рода мания. Она очень боялась потерять свое кресло. Я видела, что основную работу делает завуч – вечно уставшая и замотанная Нелли Альбертовна, – но считала, что это нормально. И то, что всегда во всем была виновата беззащитная Нелли Альбертовна, что бы ни случилось в школе – от педикулеза до нехватки учебников, – тоже было вроде бы естественно. А кто еще?
И явную, хоть и сдерживаемую симпатию директрисы к Андрею Сергеевичу я считала нормальной. И поскольку в посиделках в учительской не участвовала, долгое время ничего не знала.
Он почти сразу стал делать мне комплименты – такие шутливые, ничего не значащие. Я не обращала внимания, улыбалась и шла дальше. Мы были слишком разные, чтобы я обратила на него внимание.
На одном педсовете Андрей Сергеевич, когда рассаживались, сказал достаточно громко для того, чтобы услышали все:
– Красивая юбка, вам идет.
– Спасибо, – ответила я.
Я уткнулась в журнал и не видела, как перекосило Аделаиду Степановну. Андрей Сергеевич ненавидел собрания – ерзал, шутил, ронял ручку, падал со стула. А тут мы оказались рядом, поэтому ручку он ронял мне под ноги, падал так, что задевал меня, смеялся, шутил. Я улыбалась из вежливости.
Аделаида Степановна быстро свернула собрание. Все разошлись. Я задержалась в учительской – надо было написать план урока.
– Поосторожнее с ней, – услышала я голос. Подняла глаза. Рядом со мной стояла Нелли Альбертовна. – Она может испортить тебе жизнь, если захочет.
– Кто – она?
– Ты меня поняла. Не провоцируй.
– А что я такого сделала? И чем я могу спровоцировать?
Нелли Альбертовна вздохнула и вышла из учительской.
Через некоторое время в дверях появился Андрей Сергеевич.
– Здрасте, вы с ума меня сводите в этой юбке. Я должен был вам это сказать, – быстро проговорил он.
– Андрей Сергеевич, я вас жду! – донесся голос Аделаиды Степановны из коридора.
Он кинулся ко мне и поцеловал в колено. Нет, чуть выше колена.
Я даже не успела опомниться, настолько быстро все произошло. Но и тогда списала все на мальчишество, дерзость, хулиганство Андрея Сергеевича, а вовсе не на его искренность. Нет, я поверила, что мне идет юбка, но насчет «сводить с ума» – ни на секунду.
Его ухаживания я не воспринимала всерьез. Честно. Он мог положить мне на стол одну конфетку, или какой-то собранный с детьми из конструктора луноход, или фотографию, где и он, и дети, растрепанные и обалдевшие после неудачного эксперимента.
Я считала, что ухаживания – это кино, цветы, ресторан.
Все, как положено.
Его розыгрыши были милыми, смешными, забавными, но меня не очень трогали. Он мог, например, устроить спектакль минут на десять: как он бьется в закрытую дверь и не может от меня уйти. Мне было приятно, но не более того. Я не считала, что он ухаживает за мной как за женщиной.
Кино, конечно же, было. Правда, он перед показом бегал звонить в автомат, а я стояла на морозе и ждала. Говорил, что звонит маме. И кафе было. Он заказывал две чашки кофе и одно пирожное «картошка» для меня, которое сам и съедал с шутками и прибаутками.
Я сердилась, никак не могла понять, чего он хочет, чего добивается. Если чего-то серьезного, то почему так себя ведет? Если несерьезно – то зачем? У меня на лбу было написано, что меня сначала нужно брать замуж.
Потом был период, когда я себя корила за эти мысли. Андрей Сергеевич – а мы оставались на «вы» и обращались друг к другу по имени-отчеству – просто учитель. Зарплата маленькая. А у него мама и алименты. Конечно, он может позволить себе только кино с мороженым. Мне становилось стыдно, и я оттаивала, смеялась его шуткам и восторгалась цветку, сорванному на школьной клумбе.
Вот что странно. Я ведь уже тогда многое подмечала. Все-таки мне от родителей достался аналитический склад ума. Вдруг он приходил в школу в новых джинсах или модном свитере. Новый портфель, поездка в Болгарию на лето – что-то не состыковывалось. Откуда у него деньги? Мне было неудобно спросить. А он бы и не ответил честно – отшутился, отбоярился.
А я уже к нему привыкла, постепенно начала влюбляться, скучать, хотеть большего, строить планы. Мы уже целовались – до, во время и после кино. Поскольку Андрей Сергеевич у меня был первым мужчиной во всех смыслах, то сердце мое стучало, колотилось и рвалось на части.
Это случилось перед весенними каникулами. Уже все цвело, дети совершенно распоясались и не хотели учиться. Влюблялись, смотрели в окна, шептались и стали совсем неуправляемыми. Я не делала им замечаний, мы в тот момент по странному стечению обстоятельств с ними совпали – я тоже смотрела в окно, подолгу задумывалась и читала им стихи. Мне хотелось чего-то большого. Радостного. Светлого. Чтобы жизнь перевернулась, завертелась.
– Что ты будешь делать? – спросила я Андрея. Мы уже перешли на «ты».
– Шурик, я уезжаю в Крым, – грустно ответил он.
Да, он всегда называл меня «Шурик». Столько лет прошло, а я до сих пор вздрагиваю.
– Как в Крым? – опешила я.
Я в мыслях уже представляла, как мы гуляем по весенней Москве, целуемся, держимся за руки… На этом мои смелые фантазии не заканчивались. Я себе придумала, что именно весной он признается мне в любви, мы подадим заявление в загс, начнем жить вместе…
– Мне надо, Шурик, – сказал он, – не скучай. Целую.
Я ходила в школу на каникулах. Приходила, садилась в учительской и смотрела в окно. Хотелось плакать. Я вспоминала, как он держал меня за руку, как целовал, что говорил.
– Что, страдаем? – вдруг услышала я.
Нелли Альбертовна, как всегда, уставшая и замотанная уже с утра, вошла в учительскую.
– Нет, все в порядке, – ответила я, – как вы, как ваши мальчишки?
У Нелли Альбертовны было двое сыновей-погодков, которые учились в нашей школе, потому что из всех остальных их выгнали за отвратительное поведение и хроническую неуспеваемость.