Это из-за той женщины, да? С фотографии?
Она взяла мою руку и погладила ее, утешая.
– Все пройдет, поверьте мне. Все пройдет.
Помимо воли глаза мои наполнились слезами, и я отвернулся, чтобы она не увидела выражения лица. Исабелла погасила лампу на ночном столике и продолжала сидеть со мной в темноте, слушая, как плачет жалкий пьяный, не задавая вопросов и не предлагая иного участия, кроме своего присутствия и доброты, пока я не забылся сном.
Стоило мне повысить голос, как ослепляющая боль прервала мою речь и мысли.
– Ш-ш-ш, – прошептала Исабелла.
Я сдался, позволив себе небольшую передышку. У меня пока не было ни сил, ни желания пускаться в препирательства с Исабеллой. Еще придет время вернуть ее в лоно семьи, пусть только похмелье протрубит отступление. Третьим глотком я допил кофе и медленно встал. Раскаленные иглы – штук пять-шесть, не меньше – пронзили мою голову. Я не сдержал стона. Исабелла подхватила меня под руку.
– Я не инвалид. И в состоянии позаботиться о себе.
Исабелла попробовала отпустить меня в свободное плавание. Я осилил несколько шагов в сторону коридора. Исабелла неотступно следовала за мной, будто опасаясь, что я могу рухнуть в любой момент. Около ванной комнаты я остановился.
– Я имею право помочиться в одиночестве? – поинтересовался я.
– Только прицеливайтесь поаккуратнее, – промурлыкала девчонка. – Завтрак я накрою в галерее.
– Я не голоден.
– Вы должны поесть.
– Ты моя ученица или мать?
– Я ради вас стараюсь.
Захлопнув дверь ванной комнаты, я обрел убежище. Понадобилось время, чтобы глаза привыкли к тому, что видели. Ванную было невозможно узнать. Чистая и сверкающая. Каждая вещь лежала на своем месте. Новый брусок мыла на раковине. Безупречные полотенца, об обладании которыми я даже не подозревал. Запах щелока.
– Матерь Божья, – пробормотал я.
Сунув голову под кран, я пустил на пару минут струю холодной воды. Выбравшись в коридор, я медленно двинулся в галерею. Если ванная комната стала неузнаваемой, то галерея выглядела воплощением рая. Исабелла вымыла окна и полы, привела в порядок деревянную мебель и кресла. Свет, яркий и незамутненный, струился сквозь сияющие стекла, запах пыли исчез. Завтрак дожидался меня на столике у дивана, который девушка застелила свежим покрывалом. На полках стеллажей, забитых книгами, был наведен порядок, а стеклянные дверцы вновь стали прозрачными. Исабелла наливала мне вторую чашку кофе.
– Я знаю, что ты делаешь.
Исабелла наливала мне вторую чашку кофе.
– Я знаю, что ты делаешь. Это не сработает, – заметил я.
– Наливаю кофе?
Исабелла сложила разбросанные книги, грудами громоздившиеся на столах и по углам. Она разобрала журнальные столики, не одно десятилетие погребенные под кучами хлама. Всего за семь часов она играючи вышвырнула вон копившиеся годами мглу и сумерки – одним своим присутствием и трудолюбием. И у нее еще остались время и желание шутить и улыбаться.
– Мне больше нравилось, как было раньше, – сказал я.
– Несомненно. Вам и сотне тысяч тараканов, арендовавших у вас жилье. Я выгнала их с квартиры с помощью свежего воздуха и аммиака.
– Так это тараканьим ядом так пахнет?
– Тараканий яд – это запах чистоты! – возмутилась Исабелла. – Могли бы почувствовать хотя бы капельку благодарности.
– Я чувствую.
– Незаметно. Завтра я поднимусь в кабинет и…
– Даже не вздумай.
Исабелла пожала плечами, однако ее взгляд по-прежнему был преисполнен решимости. Я понял, что через двадцать четыре часа кабинет в башне претерпит необратимые изменения.
– Кстати, сегодня утром я нашла письмо в прихожей. Наверное, кто-то подсунул его ночью под дверь.
Я покосился на нее поверх чашки и сообщил:
– Парадное внизу закрывается на ключ.
– И я так думала. Дело в том, что мне это показалось очень странным, и хотя на конверте написано ваше имя…
– Ты его открыла.
– Боюсь, что так. Случайно, я не хотела.
– Исабелла, распечатывать чужую корреспонденцию не пристало воспитанному человеку. В некоторых местах это считается преступлением, за которое сажают в тюрьму.
– Что я постоянно твержу своей матери. Она все время вскрывает мои письма. И до сих пор на свободе.
– Где письмо?
Исабелла вытащила из кармана повязанного на поясе передника конверт и протянула мне, избегая моего взгляда. Конверт был из плотной шершавой бумаги с зубчатыми краями, цвета слоновой кости, с оттиском ангела на красной сургучной печати (сломанной) и с моим именем, выведенным красными ароматическими чернилами. Я открыл его и вынул сложенный лист бумаги.
Уважаемый Давид,
надеюсь, что Вы пребываете в добром здравии и оговоренная сумма сполна Вами получена. Будет ли Вам удобно встретиться со мной сегодня вечером в моем доме, чтобы приступить к обсуждению подробностей нашего проекта? Легкий ужин будет подан к десяти часам. Жду с нетерпением.
Искренне Ваш,
Андреас Корелли.
Я вновь сложил листок и спрятал его в конверт. Исабелла следила за мной с любопытством.
– Хорошие новости?
– Тебя они не касаются.
– А кто он такой, этот сеньор Корелли? У него прекрасный почерк, в отличие от вашего.
Я сердито посмотрел на нее.
– Если я собираюсь вам помогать, по-моему, мне нужно знать, с кем вы ведете дела. Я имею в виду, вдруг мне придется кого-то выпроваживать.
Я фыркнул.
– Он издатель.
– Должно быть, хороший. Смотрите, какого качества бумага и какими конвертами он пользуется. А что за книгу вы для него пишете?
– К тебе это никакого отношения не имеет.
– Как мне вам помогать, если вы не говорите, над чем работаете? Нет, лучше не отвечайте. Я умолкаю.
В течение десяти волшебных секунд Исабелла молчала.
– А какой он, ваш сеньор Корелли?
Я холодно взглянул на нее.
– Странный.
– Рыбак рыбака… Все-все, я молчу.
Рядом с девушкой, наделенной благородным сердцем, я чувствовал себя еще более ничтожным, если такое возможно.