С виду он совершенно безобидный — старые покосившиеся домишки, штокрозы, цветущие под прикрытием стен. Но это лишь уловка, способ завлечь в свои сети неосторожного. Подобно росянке, заманивающей насекомых своими медовыми тычинками, чтобы затем пожрать их, Ланскне затягивает меня все глубже и легко удерживает с помощью созданных им тайных связей…
На мосту я увидела Пилу с Владом; они ловили рыбу и уже промокли насквозь, но ни тот, ни другой, похоже, не обращали никакого внимания на столь ничтожную неприятность — во всем мире подобная беспечность свойственна только маленьким мальчикам и собакам.
— Я тут шоколадные конфеты сделала, — сказала я. — Хочешь попробовать?
Пилу просиял. Улыбка у него на редкость заразительная; но даже при всех моих нынешних знаниях я не находила в нем ничего общего с Ру. Глаза у Пилу, безусловно, материнские, и эту неугомонность, эту чрезвычайную энергичность он тоже унаследовал от нее, хотя в нем нет ни капли той неловкости, которая так свойственна Жозефине. Умный и счастливый мальчик. Но если те мои подозрения справедливы, то именно я украла у него отца.
Я выбрала для Пилу молочно-шоколадный трюфель и сказала:
— Мне кажется, этот тебе понравится больше всего.
Но я не стала говорить, что знаю, какие шоколадки на самом деле его любимые, — мои фирменные шоколадные квадратики с клубникой и черным перцем; у меня попросту не было ни времени, ни нужных припасов, чтобы приготовить любимое лакомство для каждого. С другой стороны, все мальчики очень любят молочный шоколад. И Пилу, разумеется, слопал мой трюфель, причмокивая от удовольствия. Розетт с большим любопытством наблюдала, как он его ест.
— Ого! Просто удивительно! — сказал он. — Неужели это вы сделали?
— Да, это как раз то, чем я обычно и занимаюсь, — улыбнулась я. — Скажи, твоя мама дома?
— Не знаю. Думаю, она пошла проведать нашего кюре. — Пилу улыбнулся, заметив, как я удивлена, и пояснил: — Она ему pain au chocolat по утрам приносит.
— Pain au chocolat? — еще больше изумилась я.
Я знала, конечно, что былые разногласия между Рейно и Жозефиной в основном устранены, но представить себе, как моя давняя подруга приносит Рейно булочки к завтраку, я все же была не в состоянии; мне это казалось столь же немыслимым, как и возможность каких-то авансов с ее стороны, поощряемых нашим кюре. Так могла бы вести себя, скажем, Каро Клермон — до пожара в школе, разумеется. С другой стороны…
И я вдруг поняла, что не видела Рейно с воскресного вечера, хотя на прошлой неделе он заходил к нам каждый день — приносил утром свежий хлеб. Правда, в последние три дня его не было, и я решила, что дождь заставил его отказаться от привычных утренних прогулок. Только сейчас я вспомнила видение, что явилось мне, когда я готовила шоколадные трюфели: Рейно, бредущий куда-то в полном одиночестве…
— А что, наш кюре нездоров? — спросила я Пилу.
— Вообще-то мне об этом говорить нельзя… — замялся он.
— И мне тоже нельзя говорить?
Пилу пожал плечами и нехотя сообщил:
— Ну, он, по-моему, с кем-то подрался. С кем-то из Маро. Дуа говорит, что там полно плохих людей. И все они обвиняют в том пожаре нашего кюре. В общем, он пока сидит дома. По крайней мере, пока все не утихнет.
Ну вот, теперь все стало ясно.
— Ладно, я поняла. Пожалуй, я и ему отнесу несколько трюфелей.
Большую часть дня мы с Розетт старательно выполняли данные мною обещания. Отнесли целую коробку трюфелей Нарсису, щедро снабжавшему нас фруктами и овощами. Вторую коробку мы подарили Люку; он не только позволил нам пожить в домике Арманды, но и прислал письмо, без которого мы могли бы вообще сюда не приехать.
Отнесли целую коробку трюфелей Нарсису, щедро снабжавшему нас фруктами и овощами. Вторую коробку мы подарили Люку; он не только позволил нам пожить в домике Арманды, но и прислал письмо, без которого мы могли бы вообще сюда не приехать. Третью коробку мы вручили Гийому, строго наказав ни в коем случае не кормить шоколадом собаку. И с каждым визитом я все сильней чувствовала, как щупальца хищной «росянки» все плотнее обвивают, опутывают нас обеих сладкими нитями, делая наш отъезд из Ланскне все более затруднительным.
Розетт жестами пояснила: «Мне здесь нравится».
Конечно, ей здесь нравится. Здесь так спокойно, уютно. Совсем не так, как в Париже с его мрачными пригородами и безликой толпой.
«А можем мы тут остаться? А Ру может к нам сюда приехать?»
Ох, Розетт! Что же мне делать?
Мы добрались до кафе «Маро», как раз когда церковный колокол прозвонил четыре часа. Жозефина стояла за стойкой бара и, поздоровавшись с нами, тут же предложила выпить горячего шоколада. Похоже, она нам страшно обрадовалась, но цвета ее ауры сказали мне, что ей все же отчего-то не по себе. Я вручила ей коробку изготовленных мною трюфелей — очень темный шоколад в оболочке из белого; такие трюфели я называю «Les Hypocrites».[53]
Она тут же попробовала один и воскликнула:
— Восхитительно! Ты не утратила ни капли мастерства. Подумай, что ты могла бы сделать, если б только… — Она так резко оборвала начатую фразу, что я услышала, как она невольно лязгнула зубами.
Если б только что? Если бы я переехала сюда навсегда? Не это ли она пытается мне сказать? И почему мысль об этом вызывает у нее такую панику?
Я улыбнулась.
— Ну, практики у меня было хоть отбавляй. И потом, я подумала, что ты с удовольствием съешь именно такой трюфель.
В кафе народу было совсем немного, заняты были лишь несколько столиков. В глубине зала, чуть дальше барной стойки, я заметила Мари-Анж: она то и дело выглядывала из-за занавески из бусин, отгораживавшей вход в задние помещения, и пыталась обратить на себя внимание хозяйки. Я поднесла к губам чашку с шоколадом. Вкусно. Конечно, этот шоколад был не настолько хорош, как мой, но все же…
Мари-Анж принялась яростно жестикулировать, и Жозефина, глянув наконец в ее сторону, сказала:
— Извини, Вианн. Мне надо идти. У меня срочные дела.
— Что-нибудь случилось?
Она покачала головой и улыбнулась. Но было заметно, что улыбка эта поверхностная, призванная лишь скрыть смятение, таящееся в глубине.
— Нет, нет, ничего страшного. Прошу тебя, сиди спокойно и пей шоколад. Знаешь… в кафе всегда столько всяких дел…
Я снова оглядела предельно тихое кафе. Два молодых человека пили легкий коктейль «Дьяболо» с мятным сиропом; Пуату перекусывал, собираясь перед обедом вновь открыть булочную; Жолин Дру и Бенедикта Ашрон, заказав черный кофе, пристально следили за тем, что происходит на улице. Ни та, ни другая не сказали мне ни слова, но я видела, как они исподтишка наблюдают за Розетт, которая, устроившись под столом и тихонько ухая, играла с Бамом. На какое-то мгновение мне показалось, что все дело в Розетт, что именно в ней причина той неловкости, которую испытывает Жозефина; многим людям бывает не по себе, когда они сталкиваются с чем-то необычным. Вот и у Жолин с Бенедиктой моя девочка явно вызывала непонятную тревогу и раздражение…
А может, это из-за того, кто отец Розетт?
Я протянула дамам коробку с трюфелями и предложила:
— Не хотите ли попробовать? Эти трюфели я называю «Hypocrites». Не сомневаюсь, это ваши любимые.
Жолин тут же засуетилась:
— Но я… не ем шоколад!
Бенедикта смотрела на меня свысока. Поблекшая блондинка с сахарной улыбкой и чрезмерным количеством украшений, она всегда считала себя естественной наследницей Каро Клермон.