За утро шесть покупателей. Один из них – Гийом. Он зашел по пути домой, возвращаясь из лавки мясника с куском кровяной колбасы, завернутой в бумагу.
– Чарли любит кровяную колбасу, – серьезно говорит он мне. – В последнее время у него плохой аппетит, но я уверен, колбасу он съест с удовольствием.
– Вы и о себе не должны забывать, – мягко напоминаю я ему. – Вам тоже нужно питаться.
– Конечно. – Он виновато улыбается. – Я ем, как лошадь. Честное слово. – Он вдруг встревожился. – Правда, сейчас Великий пост. Но ведь животным не обязательно поститься, как вы считаете?
В ответ на его обеспокоенный взгляд я качаю головой. Черты лица у него мелкие, тонкие. Он принадлежит к тому типу людей, которые разламывают печенье на две половинки и одну оставляют на потом.
– Я считаю, вам обоим следует лучше заботиться о себе.
Гийом чешет у Чарли за ухом. Пес реагирует вяло и почти не проявляет интереса к пакету из мясной лавки в стоящей возле него корзине.
– Мы справляемся. – Губы Гийома раздвигаются в улыбке так же автоматически, как с его языка слетает ложь. – Правда, справляемся. – Он допил свой chocolat espresso.
– Отличный шоколад, – как всегда, говорит он. – Мои комплименты, мадам Роше. – Я уже давно не настаиваю на том, чтобы он обращался ко мне по имени. Укоренившиеся в нем правила приличия не допускают фамильярности. Он оставляет деньги на прилавке, приподнимает шляпу на прощание и открывает дверь. Чарли неуклюже поднимается с пола и, чуть кренясь на один бок, ковыляет за хозяином. Дверь за ними затворяется, а в следующую минуту я уже вижу, как Гийом наклоняется и берет своего питомца на руки.
В обед в шоколадную заходит еще одна посетительница. На ней бесформенное мужское пальто, но я все равно мгновенно признала ее. Умное морщинистое лицо под черной соломенной шляпой, длинная черная юбка, из-под которой выглядывают тяжелые башмаки.
– Мадам Вуазен! Пришли, как и обещали? Позвольте, я налью вам что-нибудь. – Блестящие глаза внимательно рассматривают шоколадную, замечают каждую деталь. Она останавливает взгляд на меню, написанном Анук:
ГОРЯЧИЙ ШОКОЛАД – 10 франков
ШОКОЛАД-ЭСПРЕССО – 15 франков
ШОКОЛАДНЫЙ КАПУЧИНО – 12 франков
КОФЕЙНЫЙ ШОКОЛАД – 12 франков
Старушка одобрительно кивнула.
– Сто лет ничего подобного не видела. Уже и забыла, что существуют такие заведения. – Голос у нее звучный, движения энергичные, что никак не вяжется с ее возрастом. Губы насмешливо изогнуты, как у моей матери. – Когда-то я любила шоколад, – признается она.
Пока я наливала для нее в высокий бокал кофейный шоколад и добавляла в пену кофейный ликер «Калуа», она подозрительно разглядывала табуреты у прилавка.
– Надеюсь, ты не заставишь меня лезть на этот стул?
Я рассмеялась.
– Если бы я знала, что вы придете, заранее приготовила бы лестницу. Подождите минутку.
Я вытащила из кухни старое оранжевое кресло Пуату.
– Попробуйте-ка сюда.
Арманда тяжело опустилась в кресло и взяла в обе руки свой бокал. Глаза у нее горят нетерпением и восторгом, как у ребенка.
– Мммм. – Это больше, чем восхищение. Почти благоговение. – Мммммм. – Она закрыла глаза, смакуя на языке напиток. Я едва ли не со страхом созерцала ее блаженство. – Настоящий шоколад, да? – Она помолчала, испытующе глядя на меня блестящими глазами из-под полуопущенных век. – Сливки, корица, наверно, и… что еще? «Тиа Мария»?
– Почти угадали.
– Запретный плод всегда сладок, – сказала Арманда, с удовлетворением вытирая со рта пену. – Но это… – она опять с жадностью глотнула из бокала, – ничего вкуснее не пробовала, даже в детстве. Держу пари, здесь тысяч десять калорий, а то и больше.
– Почему вы думаете, что вам это повредит? – полюбопытствовала я. Маленькая и круглая, как куропатка, она, в отличие от своей дочери, не производила впечатления женщины, страдающей от несовершенства своей фигуры.
– О, это врачи так думают, – небрежно отпустила Арманда. – Знаешь ведь, какие они. Все готовы запретить. – Она опять втянула через соломинку шоколад. – Ох как вкусно. Здорово! Каро уже на протяжении многих лет пытается упрятать меня в какой-нибудь приют. Не нравится ей, что я живу по соседству. Не любит вспоминать о своем происхождении. – Она смачно хмыкнула. – Говорит, я больна. Не способна заботиться о себе. Присылает ко мне своего докторишку, и тот начинает мне прописывать: это можно, то нельзя. Можно подумать, они хотят, чтобы я жила вечно.
Я улыбнулась.
– Каролина, я уверена, очень любит вас.
Арманда бросила на меня насмешливый взгляд.
– Прямо-таки уверена? – Вульгарный кудахтающий смешок. – Не рассказывай мне сказки, девушка. Ты прекрасно знаешь, что моя дочь любит только себя. Я ведь не дура, все понимаю. – Ее блестящие глаза смотрят на меня в пристальном прищуре. – Я по мальчику скучаю.
– По мальчику?
– Его зовут Люк. Это мой внук. В апреле ему исполнится четырнадцать. Ты, наверно, видела его на площади.
Мне смутно припомнился бесцветный мальчик в отглаженных фланелевых брюках и твидовой куртке. У него неестественно прямая осанка и холодные серо-зеленые глаза в обрамлении длинных ресниц. Я кивнула.
– Я завещала ему все свое состояние, – говорит Арманда. – Полмиллиона франков. Он их получит, когда ему исполнится восемнадцать лет; до тех пор деньги будут находиться в доверительной собственности. – Она пожала плечами и добавила отрывисто: – Мы с ним не видимся. Каро не разрешает.
Теперь я вспомнила, что видела их вместе: они шли в церковь, мальчик поддерживал мать за руку. Он единственный из всех детей в Ланскне никогда не покупает шоколад в «Миндале», хотя, мне кажется, я пару раз замечала, что он смотрел на мою витрину.
– Последний раз он навещал меня, когда ему было десять лет. – Голос у Арманды непривычно блеклый. – По его меркам, лет сто назад. – Она допила шоколад и со стуком поставила бокал на прилавок. – Насколько я помню, это был день его рождения. Я подарила ему томик стихов Рембо. Он держался со мной очень… вежливо. – В ее тоне сквозит горечь. – Конечно, с тех пор я встречала его несколько раз на улице. Да я и не жалуюсь.
– А почему вы сами к ним не зайдете? – с любопытством спросила я. – Пошли бы с ним погуляли, поговорили, узнали его лучше.
Арманда покачала головой.
– Мы с Каро не общаемся. – В ее голосе неожиданно зазвучали брюзгливые нотки. Без улыбки, так молодившей ее, она вдруг показалась мне невообразимо старой, дряхлой. – Она меня стыдится. Одному богу известно, что она говорит обо мне мальчику. – Арманда тряхнула головой. – Нет. Теперь уже слишком поздно. Я это вижу по его лицу. Он весь такой учтивый. Присылает мне на Рождество вежливые бессодержательные открытки. На редкость воспитанный мальчик. – Она невесело рассмеялась. – Вежливый, воспитанный мальчик.
Она глянула на меня с дерзкой лучезарной улыбкой.
– Если бы знать, чем он занимается, – продолжала она, – что читает, за какую команду болеет, кто его друзья, как он учится в школе.