Даже Клэрмоны считают, что я поднял шум из-за пустяка. Она с глупой жеманной улыбкой и притворным участием в лице непрестанно замечает мне, что вид у меня переутомленный, он открыто смеется. А сама Вианн Роше и вовсе не обращает внимания на мои усилия. Причем она даже не стремится ассимилироваться в нашем обществе. Наоборот, всячески подчеркивает свою чужеродность. Выкрикивает мне дерзкие приветствия через всю площадь, поощряет эксцентричность таких, как Арманда, и сумасбродство детей, следующих за ней по пятам. Она выделяется даже в толпе. Если все размеренно шагают по улице, то она обязательно бежит. Бросаются в глаза ее волосы, ее одежда, неизменно развевающиеся на ветру. Все ее наряды совершенно безумных расцветок – оранжевые, желтые, в горошек, в цветочек. В мире дикой природы попугай, затесавшийся в стаю воробьев, вскоре был бы растерзан за свое яркое оперение, а к ней все относятся с симпатией, даже с восхищением. То, что обычно вызывает укоризну, в ее исполнении воспринимается без осуждения, лишь только потому, что она – Вианн. Даже Клэрмон не может устоять перед ее чарами, а неприязнь, выказываемая его женой, не имеет ничего общего с моральным превосходством – это обычная зависть, что делает Каро мало чести. Вианн Роше по крайней мере не лицемерка, использующая слово Божье для укрепления своего положения в обществе. Однако подобная мысль, – подразумевающая, как оно и есть на самом деле, что я испытываю расположение, даже благоволю к этой женщине, что мне, как священнику, непозволительно, – весьма опасна для меня. Я не вправе кого бы то ни было любить или жаловать. Гнев и благосклонность для меня одинаково неприемлемы. Я должен сохранять беспристрастность – ради своей паствы и церкви. Это мои главные приоритеты.
– Разумеется, нет.
– Знаешь, я…
– Конечно.
Жозефина быстро подружилась с Армандой, хотя прежде они были едва знакомы. Старушка теперь наведывается к нам каждый день – просто поговорить или купить пакетик любимых абрикосовых трюфелей. Зачастую она приходит вместе с Гийомом, который тоже стал завсегдатаем шоколадной. Сегодня здесь был и Люк. Втроем они заказали по чашке шоколада с эклерами и сели в углу зала. До меня время от времени доносились их смех и восклицания.
Перед закрытием появился Ру. Переступил порог шоколадной опасливо и робко. После пожара я впервые увидела его вблизи и была потрясена произошедшими в нем переменами. Он похудел, волосы прилизаны назад, лицо угрюмое и невыразительное. Одна ладонь обмотана грязным бинтом.
Одна ладонь обмотана грязным бинтом. Кожа на одной стороне лица шелушится, как после солнечного ожога.
При виде Жозефины Ру пришел в замешательство.
– Извините. Я думал, здесь Вианн… – Он резко развернулся, собираясь уйти.
– Подождите, прошу вас. Она на кухне. – Начав работать в шоколадной, Жозефина заметно раскрепостилась, но сейчас слова ей дались с трудом, – возможно, ее напугал вид Ру.
Тот топтался на месте.
– Вы ведь из кафе, – наконец произнес он. – Вы…
– Жозефина Бонне, – перебила она его. – Я теперь живу здесь.
– О.
Я как раз входила в зал и заметила, что его светлые глаза смотрят на нее испытующе. Однако он воздержался от дальнейших расспросов, и Жозефина поспешила удалиться в кухню.
– Очень рада, что ты пришел, Ру, – прямо сказала я ему. – У меня к тебе просьба.
– О?
Один звук в его устах может быть очень содержательным. Этот выражал вежливое недоумение и подозрительность. Ру напоминал ощетинившуюся кошку, готовую выпустить когти.
– Мне необходимо кое-что сделать в доме, и я подумала, может, ты согласишься… – Я подыскиваю нужные слова, потому что он, я знаю, с ходу отвергнет мое предложение, если сочтет, что оно сделано из милости.
– К нашей общей приятельнице Арманде, насколько я понимаю, это не имеет отношения, верно? – В его беспечном тоне сквозит суровость. Он повернулся туда, где сидели Арманда и ее собеседники, и язвительно крикнул ей: – Что, опять занимаемся тайной благотворительностью? – Потом вновь обратил ко мне свое каменное лицо. – Я пришел сюда не работу клянчить. Просто хотел спросить, может, ты видела кого у моего судна в ту ночь.
Я покачала головой:
– Мне очень жаль, Ру, но я никого не заметила.
– Что ж, ладно. – Он сделал шаг в сторону двери. – Спасибо.
– Подожди… – окликнула я его. – Выпей хотя бы чего-нибудь.
– В другой раз, – отрывисто, почти грубо отказался он. Я чувствовала, что ему хочется хоть на ком-то сорвать свою злость.
– Мы по-прежнему твои друзья, – сказала я, когда он уже был у выхода. – И Арманда, и Люк, и я. Не брыкайся. Мы ведь хотим тебе помочь.
Ру резко развернулся – лицо мрачное, на месте глаз серповидные щелки.
– Усвойте раз и навсегда, вы все. – Его тихий голос полон ненависти, акцент настолько сильный, что слова едва можно разобрать. – Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Мне вообще не следовало с вами связываться. А задержался я здесь только потому, что хотел выяснить, кто поджег мое судно.
Он распахнул дверь и по-медвежьи вывалился на улицу под сердитый перезвон бубенчиков.
Мы все переглянулись.
– Рыжие, они и есть рыжие, – с чувством произнесла Арманда. – Упрямые, как ослы.
Жозефина стояла в оцепенении.
– Какой ужасный человек, – наконец промолвила она. – Будто это ты подожгла его судно. Какое он имеет право так разговаривать с тобой?
Я пожала плечами.
– Его мучат беспомощность и гнев, и он не знает, кого винить, – мягко объяснила я ей. – Вполне естественная реакция. К тому же он думает, что мы предлагаем ему помощь из жалости.
– Просто я ненавижу сцены, – сказала Жозефина, и я поняла, что она думает о муже. – Слава богу, что он ушел. Полагаешь, он теперь покинет Ланскне?
– Вряд ли, – ответила я, качая головой. – Да и куда ему ехать-то?