-Нет, не пустили, и надо понимать, не пустят. Я уже разуверился. Я уже написал жалобы в три департамента, а теперь сижу и сочиняю отчет, - пожаловался Павор. - На какую сумму лепрозорий в минувшем году получил подштанников. Отдельно мужских, отдельно женских. Дьявольски увлекательно.
-Напишите, что у них не хватает медикаментов, - посоветовал Виктор. Павор удивленно поднял брови, а Диана лениво сказала:
-Лучше бросьте вашу писанину, а выпейте стакан горячего вина и ложитесь спать.
-Намек понял, - сказал Павор со вздохом. - Придется идти… Вы знаете, в каком я номере? - спросил он Виктора. - Навестили бы как-нибудь.
-Двести тридцать третий, - сказал Виктор. - Обязательно.
-До свидания, - сказал Павор, поднимаясь. - Желаю приятно провести вечер.
Они смотрели, как он подошел к стойке, взял бутылку красного вина и пошел к выходу.
-Язык у тебя длинный, - сказала Диана,
-Да, - согласился Виктор. - Виноват. Понимаешь, он мне что-то нравится.
-А мне - нет, - сказала Диана.
-И доктору Р. Квадриге тоже - нет. Интересно, почему?
-Морда у него мерзкая, - ответила Диана. - Белокурая бестия. Знаю я таких. Настоящие мужчины. Без чести, без совести, повелители дураков.
-Вот тебе и на, - удивился Виктор. - А я-то думал, что такие мужчины должны тебе нравиться.
-Теперь нет мужчин, - возразила Диана. - Теперь либо фашисты, либо бабы.
-А я? - осведомился Виктор с интересом.
-Ты? Ты слишком любишь маринованные миноги. И одновременно справедливость.
-Правильно. Но, по-моему, это хорошо.
-Это неплохо. Но если бы тебе пришлось выбирать, ты бы выбрал миноги, вот что плохо. Тебе повезло, что у тебя талант.
-Что это ты такая злая сегодня? - спросил Виктор.
-А я вообще злая. У тебя - талант, у меня - злость. Если у тебя отобрать талант, а у меня - злость, то останутся два совокупляющихся нуля.
-Нуль нулю рознь, - заметил Виктор. - Из тебя даже нуль получился бы не плохой - стройный, прекрасно сложенный нуль. И, кроме того, если у тебя отобрать твою злость - ты станешь доброй, что тоже в общем неплохо…
-Если у меня отобрать злость я стану медузой. Чтобы я стала доброй, нужно заменить злость добротой.
-Забавно, - сказал Виктор. - Обычно женщины не любят рассуждать. Но уж когда начинают, то становятся удивительно категоричными. Откуда ты, собственно, взяла, что у тебя только злость и никакой доброты? Так не бывает. Доброта в тебе тоже есть, только она не заметна за злостью. В каждом человеке намешано всего понемножку, а жизнь выдавливает из этой смеси что-нибудь на поверхность…
В зал ввалилась компания молодых людей, и сразу стало шумно. Молодые люди чувствовали себя непринужденно: они обругали официанта, погнали его за пивом, а сами обсели столик в дальнем углу и принялись громко разговаривать и гоготать во все горло. Здоровенный губастый дылда с румяными щеками, прищелкивая на ходу пальцами и пританцовывая, направился к стойке. Тэдди ему что-то подал, он, оттопырив мизинец, взял рюмку двумя пальцами, повернулся к стойке спиной, оперся на нее локтями и скрестил ноги, победительно оглядывая пустой зал. «Привет, Диана! - заорал он.
«Привет, Диана! - заорал он. - Как жизнь?» Диана равнодушно улыбнулась ему.
-Что это за диво? - спросил Виктор.
-Некий Фламин Ювента, - ответила Диана. - Племянничек полицмейстера.
-Где-то я его видел, - сказал Виктор.
-Да ну его к черту, - нетерпеливо сказала Диана. - Все люди медузы, и ничего в них такого не замешано. Попадаются изредка настоящие, у которых есть что-нибудь свое - доброта, талант, злость… Отними у них это, и ничего не останется, станут медузами, как и все. Ты, кажется, вообразил, что нравишься мне своим пристрастием к миногам и справедливости? Чепуха! У тебя талант, у тебя книги, у тебя известность, а в остальном ты такая же дремучая рохля, как и все.
-То что ты говоришь, - объявил Виктор, - до такой степени неправильно, что я даже не обижаюсь. Но ты продолжай, у тебя очень интересно меняется лицо, когда ты говоришь. Он закурил и передал ей сигарету. - Продолжай.
-Медузы, - сказала она горько. - Скользкие глупые медузы. Копаются, ползают, стреляют, сами не знают, чего хотят, ничего не умеют, ничего по-настоящему не любят… как черви в сортире.
-Это неприлично, - сказал Виктор. - Образ, несомненно выпуклый, но решительно не аппетитный. И вообще все это банальности. Диана, милая моя, ты не мыслитель. В прошлом веке в провинции это еще как-то звучало бы… общество, по крайней мере, было бы сладко шокировано, и бледные юноши с горящими глазами таскались бы за тобой по пятам. Но сегодня это уже очевидности. Сегодня уже все знают, что есть человек. Что с человеком делать - вот вопрос. Да и то признаться, уже навяз в зубах.
-А что делают с медузами?
-Кто? Медузы?
-Мы.
-Насколько я знаю-ничего. Консервы из них, кажется, делают.
-Ну и ладно, - сказала Диана. - Ты что-нибудь заработал за это время?
-А как же! Я написал страшно трогательное письмо другу Роц-Тусову. Если после этого письма он не устроит Ирму в пансионат, значит, я никуда не годен.
-И это все?
-Да, - сказал Виктор. - Все остальное я выбросил.
-Господи! - сказала Диана. - А я то за тобой ухаживала, старалась не мешать, отгоняла Росшепера…
-Купала меня в ванне, - напомнил Виктор.
-Купала тебя в ванне, поила тебя кофе…
-Погоди, - сказал Виктор. - Но ведь я тоже купал тебя в ванне…
-Все равно.
-Как это-все равно? Ты думаешь, легко работать, выкупав тебя в ванне? Я сделал шесть вариантов описания этого процесса, и все они никуда не годятся.
-Дай почитать.
-Только для мужчин, - сказал Виктор. - Кроме того, я их выбросил, разве я тебе не сказал? И вообще, там было так мало патриотизма и национального самосознания, что все равно никому нельзя было бы показать.
-Скажи, а ты как - сначала напишешь, а потом уже вставляешь национальное самосознание?
-Нет, - сказал Виктор. - Сначала я проникаюсь национальным самосознанием до глубины души: читаю речи господина Президента, зубрю наизусть богатырские саги, посещаю патриотические собрания. Потом, когда меня начинает рвать - не тошнить, а уже рвать, - я принимаюсь за дело… Давай поговорим о чем-нибудь другом.