Ни капли близости между ними, ни капли соблазна, ни тени желания… Говорят друг другу что-то, представить не можно - что. Шерочка с машерочкой… «Вы не вспотели?» «Да, читал, и даже два раза…» Тут он увидел, что Диана, распихивая гостей, бежит к нему.
-Пошли плясать! - закричала она еще издали.
Кто-то преградил ей дорогу, кто-то схватил ее за руку, она вырвалась, смеясь, а Виктор все искал глазами желтолицего и не находил, и это неприятно его беспокоило. Она подбежала к нему, вцепилась в руку и потащила в круг.
-Пошли, пошли! Здесь все свои - вся пьянь, рвань, дрянь… Покажи им, как надо! Этот мальчишка ничего не умеет…
Она втащила его в круг, и кто-то в голос крикнул: «Писателю Баневу - ура!». Замолкшая на секунду радиола, снова залаяла и залязгала, Диана прижалась к плечу, а потом отпрянула, от нее пахло духами и вином, она была горячая, и Виктор теперь ничего не видел, кроме ее возбужденного лица и летящих волос.
-Пляши! - крикнула она, и он стал плясать. - Молодец, что приехал.
-Да, да.
-Зачем ты трезвый? Вечно ты трезвый, когда не надо.
-Я буду пьяный.
-Сегодня ты мне нужен пьяный.
-Буду.
-Чтобы делать с тобой, что хочу. Не ты со мной, а я.
-Да.
Она удовлетворенно смеялась, и они плясали молча, ничего не видя и ни о чем не думая. Как во сне, как в бою. Такая она сейчас была - как сон, как бой. Диана, на которую нашло… Вокруг били в ладоши и вскрикивали, кажется, еще кто-то пытался плясать, но Виктор отшвырнул его, чтобы не мешал, а Росшепер протяжно кричал: «О мой бедный пьяный народ!»
-Он импотент?
-Еще бы. Я его мою.
-И как?
-Абсолютно.
-О мой бедный пьяный народ! - стонал Росшепер.
-Пошли отсюда, - сказал Виктор.
Он поймал ее руку и повел. Пьянь и рвань расступилась перед ним, воняя спиртом и чесноком, а в дверях путь преградил губастый молокосос с румянцем на всю щеку и сказал что-то наглое, кулаки у него чесались, но Виктор сказал ему: «Потом, потом», - и молокосос исчез. Держась за руки, они пробежали по пустому коридору, затем Виктор, не выпуская ее руки, отпер дверь, и, не выпуская ее руки, запер дверь изнутри и было жарко, стало нестерпимо жарко, душно, и комната была сначала широкая и просторная, а потом сделалась узкой и тесной, и тогда Виктор распахнул окно, и черный сырой воздух залил его голые плечи и грудь. Он вернулся в кровать, нашарил в темноте бутылку с джином, отхлебнул и передал Диане. Потом он лег, и слева тек холодный воздух, а справа было горячее шелковистое и нежное. Теперь он слышал, что пьянка продолжается, гости пели хором.
-Это надолго? - спросил он.
-Что? - сказала Диана сонно.
-Долго они будут выть?
-Не знаю. Какое нам дело? - она повернулась на бок и легла щекой на его плечо. - Холодно, - пожаловалась она.
Они повозились, забираясь под одеяло.
-Не спи, - сказал он.
-Угу, - пробормотала она.
-Тебе хорошо?
-Угу.
-А если за ухо?
-Угу… Отстань, больно.
-Тебе хорошо?
-Угу.
-А если за ухо?
-Угу… Отстань, больно.
-Слушай, а нельзя здесь пожить недельку?
-Можно.
-А где?
-Я спать хочу. Дай поспать бедной пьяной женщине.
Он замолчал и лежал не шевелясь. Она уже спала. Так я и сделаю, подумал он. Здесь будет хорошо, тихо. Только не вечером. Не станет же он пьянствовать каждый вечер, ему же лечиться надо… Пожить здесь денька три
-четыре… пять-шесть.. и меньше пить, совсем не пить, и поработать… давно я не работал… Чтобы начать работать, надо хорошенько заскучать, чтобы ничего больше не хотелось… Он вздрогнул, задремывая. Насчет Ирмы… Насчет Ирмы я напишу Роц-Тусову, вот что я сделаю. Не струсил бы Роц-Тусов, трус он. Должен мне девятьсот крон… Когда речь заходит о господине Президенте, все это не имеет значения, все мы становимся трусами. Почему мы все-таки трусы? Чего мы, собственно, боимся? Перемен мы боимся. Нельзя будет пойти в писательский кабак и пропустить рюмку очищенной… швейцар не будет кланяться… и вообще швейцара не будет, самого сделают швейцаром. Плохо, если на рудники… это действительно плохо… Но это же редко, времена не те… смягчение нравов. Сто раз я об этом думал и сто раз обнаруживал, что бояться в общем-то нечего, а все равно боюсь. Потому что тупая сила, подумал он. Это страшная штука, когда против тебя тупая, свиная со щетиной сила, неуязвимая ни для логики, неуязвимая ни для эмоций… И Дианы не будет…
Он задремал и снова проснулся, потому что под открытым окном громко разговаривали и ржали, как животные. Затрещали кусты.
-Не могу я их сажать, - сказал пьяный голос полицмейстера. - Нет такого закона…
-Будет, - сказал голос Росшепера. - Я депутат или нет?
-А такой закон есть, чтобы под городом - рассадник заразы? - рявкнул бургомистр.
-Будет, - упрямо сказал Росшепер.
-Они не заразные, - пробормотал фальцетом директор гимназии. - Я имею ввиду, что в медицинском отношении…
-Эй, гимназия, - сказал Росшепер, - расстегнуться не забудь.
-А такой закон есть, чтобы честных людей разоряли? - рявкнул бургомистр. - Чтоб разоряли, есть такой закон?
-Будет, я тебе говорю! - сказал Росшепер. - Я депутат или нет?
«Чем бы их садануть?» - подумал Виктор.
-Росшепер! - сказал полицмейстер. - Я тебе друг? Я тебя, подлеца, выбирал, я тебя, подлеца, на руках носил. А теперь они шляются, заразы по городу. Ничего не могу. Закона нет, понимаешь?
-Будет, - сказал Росшепер. - Я тебе говорю, будет. В связи с заражением атмосферы…
-Нравственной! - вставил директор гимназии. - Нравственной и моральной.
-Что?.. В связи, говорю, с отравлением атмосферы и по причине недостаточности обрыбления прилежащих водоемов… заразу ликвидировать и учредить в отдаленной местности. Годится?
-Дай, я тебя поцелую, - сказал полицмейстер.
-Молодец, - сказал бургомистр. - Голова. Дай я тебя тоже…
-Ерунда, - сказал Росшепер. - Раз плюнуть… Споем? Нет, не желаю.