М. 28/V ‑ 57 г.
29 мая
Главное ‑ хранить полнейшее спокойствие и заблудших отвести от самоубийства.
Сначала попробовать убедить: нет ничего безвыходного…
Если не поможет ‑ напиться, успокоить материально…
А "желанный" пояс окропить святой водой…
30 мая
Ммилые вы мои!
Да ведь я точно такой же!
Помните? ‑ когда похолодало двадцатого марта, ведь и я закрывался рукой от ветра, отворачивался, хотел, чтобы теплее было!
А потом прятался под одеяло, согревал руки, и, когда жаловались на холод, говорил, стиснув зубы: "Это хорошо… Мне нравится, когда так… бывает".
Говорил совершенно серьезно ‑ и жался к теплому радиатору! Ругался, когда кто‑нибудь открывал дверь и озябшим голосом просил папиросу!
Теперь немного теплее. И все равно говорят озябшими голосами, вздрагивают у проходной, а на холодные радиаторы смотрят угрюмо, наверное, считают их виноватыми.
Мне тоже холодно. Я тоже вздрагиваю.
Им не нравится холод. А мне ‑…
31 мая
Ну, как это можно лежать в гробу? Так вот просто и лежать?
Хоть бы покрыли чем… А то ведь я выдать себя могу. Нечаянно дрогнет рука или… еще что‑нибудь. Хорошо это лежать мертвому, ему и не стыдно, что он лежит. Да и рука у него не дрогнет… или еще что‑нибудь.
А меня вроде как будто на смех положили. Положили и ждут, когда я разоблачу себя… Пошевелюсь или вздохну…
И глаза открыть нельзя… Откроешь ‑ а они все стоят и на тебя смотрят…
Мертвому, например, все позволяется… Мертвый может и с открытыми глазами лежать. Все равно не увидит никого… Ему кажется, наверное, что и на него никто не смотрит… Потому и не стыдно ему… И закрыть глаза ‑ может… Даже полагается, чтобы мертвый в гробу все время глаза закрывал…
"Граждане! Если я посмотрю на вас ‑ вы смеяться не будете?.. А?.." Странно, почему все молчат… Думают, наверное, что я и в самом деле мертвый, а просто из себя строю этакого… разговорчивого… Как будто это очень мне интересно ‑ откидывать перед ними коленца да потешать их…
"Граждане! А я все‑таки открою! И глядеть на вас буду!.. Вам это даже интересно будет. Мертвый, а глядит… Хи‑хи… В платочки будете фыркать. А потом пойдете и будете всем рассказывать: "Мертвый, а глядит…" Ну, а теперь они и подавно будут говорить, что я умер: открыл глаза, а ничего не вижу. Совсем не так, как в темноте. Если в темноте приглядеться, так сначала увидишь просто контуры… А потом и самые лица разглядишь… Узнаешь тех, кого видел раньше… Моргнешь им или лягнешь ногой… А ведь здесь не только контуров ‑ самой темноты… Самой темноты не видно.
Бывает, что человек проснулся, открыл глаза ‑ а не видит… Но ведь это во сне так бывает… А ведь я и не думаю спать. Я же знаю, что на меня смотрят…
"Граждане! А что, если я на другой бок повернусь?.. И вообще ‑ буду поворачиваться, песни революционные петь, кричать буду?.. Вы ведь тогда отвернетесь?.. Да?" Смеются… Это они, наверное, над "революционными песнями" смеются… Зря я это сказал… Мне даже самому неловко. Нужно им было что‑нибудь поумнее сказать, чтобы подумали: "Умный, а ведь в гробу лежит. Стало быть, умер".
А ведь это очень трудно. Лежать в гробу, чувствовать, что ты ослеп, ‑ и умное говорить. Это очень трудно.
"Упокой, господи, душу новопреставленного раба твоего!.. Граждане! Вы не думайте, что я верую в бородатого бога! Бог всюду сущий и единый!.." Вот, мол, какой я умненький.
"А все, что я говорил до сих пор, ‑ вы тому не верьте. Все по незнанию, по недомыслию… Потому что непривычно мне здесь… В воздухе как будто кухонный запах.
Нужно им было что‑нибудь поумнее сказать, чтобы подумали: "Умный, а ведь в гробу лежит. Стало быть, умер".
А ведь это очень трудно. Лежать в гробу, чувствовать, что ты ослеп, ‑ и умное говорить. Это очень трудно.
"Упокой, господи, душу новопреставленного раба твоего!.. Граждане! Вы не думайте, что я верую в бородатого бога! Бог всюду сущий и единый!.." Вот, мол, какой я умненький.
"А все, что я говорил до сих пор, ‑ вы тому не верьте. Все по незнанию, по недомыслию… Потому что непривычно мне здесь… В воздухе как будто кухонный запах. И смотрят все. Смотрят, а не говорят ничего. Страшно…" Да мне и действительно страшно.
"Граждане! Если среди вас есть хоть один слепой ‑ он поймет меня. Я ужасно люблю слепых! Я еще в детстве хотел, чтобы все были слепые, чтобы у всех были сомкнутые веки… А если у кого‑нибудь глазное яблоко раздвинет веки, так это считать злокачественной опухолью, помочь ему…" Фу, какую я глупость сказал!..
Я даже чувствую, что начинаю краснеть. Странная у меня привычка! Когда я начинаю краснеть, то краснею все больше и больше. И уже никакой хладнокровностию себя остановить не умею…
Хоть бы покрыли чем… А то ведь могут подумать: "Притворщик, мертвые не краснеют". Ну, хоть бы саваном, что ли…
"Граждане! Вы бы уж покрыли меня, а то ведь я покраснел… так вы увидеть можете".
А под саваном и чихать позволяется.
"Так уж лучше не видеть меня… Со святыми упоко‑о‑ой…"
7 июня
"Матерь Божия!"
"Девственница Мария!"
"Богородица пресвятая!"
"Заступница‑матушка!"
Триумвиров не нужно!
Ниспошли мне, что ниспосылала!
Убавь еще немного!
8 июня
Если вас оттесняют на исхоженный тротуар, держитесь правой стороны.
Если вы просветляетесь в мыслях ‑ засоряйте свой разум.
Если вы чувствуете непреодолимую симпатию к находящейся в пределах земного вещи, уничтожьте ее.
Если это деньги ‑ сожгите их.
Если это человек ‑ толкните его под трамвай.
Если это дама ‑ привяжите ее к стене и вбейте ей клин.
Убедите себя, что отвращение ‑ самое естественное отношение к предмету и что на поверхности вашей планеты не должно быть ничего, к чему бы вы чувствовали влечение.
Убедите себя, что гораздо благороднее ‑ мыслить представлениями об уже не существующем.
Если же стечение обстоятельств отрекомендуется вам Роковым для вас самих и вынудит вас покинуть земное, ‑ уходите спокойно, с ясностью во взоре и в мыслях.
Уходя, гасите свет.
9 июня
Наверное, завтра меня свезут в сумасшедший дом… Все равно она ласковая… И у нее красивая грудь… Пшеницына тоже была такая… Обломову нравились локти… Он всегда смотрел на нее… Это помогает…
10 июня
"Э‑э‑эх, Венька, Венька! Хоть мне и горько признаться, а я в тебя потерял всякую веру.
В марте я просто‑таки тобой восторгался, ожидал, что из тебя получится чуть ли не великий человек… В апреле как‑то равнодушно к тебе относился, но все‑таки надежды не терял…
А теперь… вообще махнул на тебя рукой… Гиблый ты человек, конченый…
Я думал, ты бросишь пить, а оказалось наоборот… Ты еще больше пьешь… Да и обстановка здесь дикая, на тебя влияет… Ты же здесь просто задыхаешься, Венька!
И зачем только ты от нас ушел… Вспомни‑ка, как было все хорошо… весело… Тебе, наверное, сейчас кажется, что ты выбился куда‑то в сторону и остановился на месте, а все остальные живут… им по‑прежнему хорошо…
А ты все катишься вниз. Не знаю, когда же будет предел.
Э‑э‑эх, Венька, Венька! Сколько раз я тебе говорил, еще и в прошлом году: опомнись, Венька, опомнись! ‑ ты все смеялся.