Они пожимают плечами: странный человек… он сам напрашивается…
‑ А все‑таки интересно, где же это вы научились такому обращению?
‑ Не знаю… По крайней мере, меня интересует другое ‑ чем этот бедный Юрик заслужил такую немилость?
‑ Все очень просто, молодой человек, ‑ он целый год не плотит за комнату, а мы не имеем права держать в общежитии таких, которые по целому году не плотят!
‑ Все это очень хорошо, господа, но вы поймите, что этому человеку платить совершенно нечем.
‑ Нас это не касается, мы предупреждали его полгода, но он все‑таки никак не хочет…
‑ Как то есть ‑ "предупреждали"? Сколько бы вы его ни предупреждали, от этого работоспособность к нему не вернулась. Поймите, что он болен, и бюллетень ему не оплачивают, потому что до болезни он проработал меньше года. Он уже целый год питается только черным хлебом, а вы не забывайте, что этот мальчик ‑ туберкулезный больной, которому строго наказано соблюдать диэту.
Они смеются… они не желают меня понимать… Взгляды их выражают снисхождение к моей глупости.
‑ Родные у него есть, они ему помогают, значит, и уплатить могут…
‑ У него всего‑навсего один брат…
‑ Но ведь он ему помогает…
‑ Он высылает ему по сотне в месяц, он сам получает 600 рублей и на них содержит семью…
‑ Молодой человек, вы, наверно, думаете, что мы сюда пришли разводить с вами философию… В ваших вон этих книжках, может, написано, что это и плохо… а надо видеть не только книжки, но и понимать… А то вы здесь, наверно, и капитализм скоро будете защищать…
‑ Милые люди, я не собираюсь защищать капитализм, речь идет всего‑навсего о защите Юрика, а он так же далек от капитализма, как вы, извиняюсь, от гениальности…
Они снова не понимают меня и смотрят на меня вопросительно‑весело… Они ужасно любят шутов, им нравится, когда их развлекают… А то ведь жизнь ‑ вещь скучная… работа в бухгалтерии… жена, дети… сливочное масло… зевота… А тут ‑ есть над чем посмеяться, блеснуть былой образованностью…
‑ Вы, молодой человек, никогда не интересовались, как я вижу, постановлением Московского Совета…
‑ Совершенно верно, я не интересуюсь ни постановлениями Московского Совета, ни женскими календарями, ни…
‑ Вот тогда бы вы поняли, наверно, что ваша философия совсем здесь не у места. Савостьянов, одевайтесь и собирайте свои вещи…
‑ Юрик, лежи спокойно…
Вспоминается Абрамов… Сейфутдинов наклоняется к ногам его и подбирает свои рукавицы… на лице его ‑ жалкая улыбочка, словно бы ему и улыбаться стыдно… Абрамов пододвигает ему рукавицы ногой… Ему очень хорошо… Он испытывает физическое наслаждение, близкое к половому… еще бы только ударить ножкой по сейфутдиновской физиономии…
Юрик встает, силится сдержать слезы… Он совершенно неграмотный… он улыбается…
‑ Ну‑с, господа, теперь я уверен, что вот этот графин "встанет на защиту человеческой гуманности".
‑ Как вы сказали?..
‑ Я ничего не сказал, у меня просто есть желание наглядно, так сказать, продемонстрировать достижения нашей стекольной промышленности.
В дверях негодует толпа… Старушки вздыхают: "Куда ж он пойдет…", "Больной же…", тупая молодежь смотрит на меня весело… они, как и конторские служащие, любят разнообразие… А то ведь, опять же, ‑ скучно…
‑ Вам вредно пить, молодой человек, и рассуждать вам рано еще… а то ведь мы с вами и без милиции справимся…
‑ Даже?
‑ Представьте себе. Вы думаете, что, если мы работники умственного труда, так у нас нет и кулаков…
‑ Да, но ведь кулаки есть не только у работников, с позволения сказать, умственного труда…
‑ Значит, вы хотите с нами драться… так, что ли?.
.
‑ Не знаю… мне почему‑то кажется, что хочет драться тот, кто первый напоминает о существовании своих кулаков…
Теперь они хорошо меня понимают… И даже тугая на соображение толпа мне симпатизирует… Это хорошо…
‑ А вы остроумный… вам бы только в армию идти на перевоспитание… У меня в полку и не такие хулиганы были, а выходили шелковые…
‑ Да… но тем не менее Юрик останется здесь…
‑ Юрик, может быть, здесь и останется на ночь, а мы с вами пройдемся…
‑ Ах, господа, если бы вы знали, как мне надоели уже эти субъекты в мундирах цвета грозового неба…
‑ Вам, может, и Советская Власть надоела? Пройдемте, пройдемте… Времени у меня оччень много…
‑ А у меня ровно столько же ‑ терпения. Всегда пожалуйста.
6 августа
"Я взглянул окрест себя…" "…и, потирая руки, засмеялся, довольный".
9 августа
Лексические эксперименты Мартыновой заслуживают самого пристального внимания. Тем более, что от способа выражения нежных чувств зависело разрешение актуальнейшего вопроса: "кому из трех быть фаворитом?" Приводим "образцы" всех трех.
1. "Здравствуй, милая Сашенька! Я пишу Вам письмо с большого расстояния, и оно еще раз вам напомнит мои слова о том, что любовь убивает неразделенность, а не расстояние. Вы, наверное, понимаете, Сашенька, что я имею в своем виду.
Теперь, когда Вы так "далеко от Москвы", я еще больше, поверьте мне, думаю о Вас, как Вы были на моих именинах в своем цветном платке, и косы были у Вас тогда, как у девушки, и тогда снова бьется мое сердце и обливается кровью за Вас.
Ведь без Вас я как будто без сердца и без души. Я еще не стар, милая Сашенька, и моя любовь, которую, быть может, Вы отвергнете, ждет Вашего ласкового слова. Вашего чувства ко мне я не могу предугадывать, а Вам мое, без сомнения, хорошо понятно. И когда я в тяжкой разлуке, не слышу Вашего милого голоса, я тревожусь за судьбу своей любви, быть может, последней. По всей вероятности, и Вы тоже тревожитесь за нее, но предугадывать я не могу, и в заключение шлю вам прощальный привет в надежде получить от Вас желанный ответ. До свидания. Твой раб Александр Коростин".
2. "Любимая Саша! Итак, прощай, все кончено меж нами, любить тебя я больше не могу, любовь свою я заглушу слезами, за счастье прошлое страданьем отомщу. Я быть твоей игрушкой не желаю, прошу тебя, ты слышишь, только тебя об этом как друга умоляю, не вспоминай меня ни насмешкой, ни добром. Я ведь не заслужил твоих насмешек, не знаю, чем мог тебя я огорчить, я признаюсь, что раньше я любил Вас, ну, а теперь приходится забыть. Итак, прости, нам нужно расстаться, причины не ищи, так, видно, нам судьба, но время прошлого останется друзьями, мы расстались, но это не беда. Быть может, я страдать и плакать буду, я, может быть, ошибся глубоко, пройдут года, и я тебя забуду, забудь и ты меня и лучше не пиши. Итак, прощай. Предмет твоих насмешек, а может быть, любви ‑ Коля С."
3. "Уважаемая А. М.! Спешу принести вам тысячу поздравлений в связи с тем, что в последнем вашем письме кол‑во грамматических ошибок уменьшилось втрое.
Осмелюсь далее заявить, что мое пламенное послание займет не больше, как страницу, ибо соревноваться с вами в объеме (я имею в виду объем письма) признаю себя бессильным. Позволю себе попутно сообщить, что ваш отъезд вверг всю мужскую половину 4‑ого Лесного переулка в состояние нежной меланхолии, меланхолического томления, томительной нежности, томительной меланхолии, меланхолической нежности etc., etc. Остроумный ваш супруг наедине со мной не раз вариировал эту тему в таких красках, что даже вы, А. М., внимая "им", покраснели бы (опять же ‑ имеется в виду ваша всегдашняя бледность). И вообще, смею вас заверить, супруг ваш гораздо более достоин той груды ласкательных эпитетов, которыми вы в последнем своем письме совершенно некстати меня наградили.