– Ната… шенька… Ната… шень… кааа…
Фонарик вывалился из его рук.
– Ната… шааа… Ната… шенька…
Бумажные цветы слабо шуршали в темноте от прикосновения его дрожащих пальцев.
Он долго плакал, бормоча что-то под нос.
Потом, успокоившись, вытер рукавом лицо, высморкался в кулак. Достав бутылку, отхлебнул, поставил ее рядом с могилой и выпрямился:
– Вот… значит…
Постояв немного, Санька стал быстро снимать венки с могилы и класть их неподалеку.
– Щас… Наташенька… щас… милая…
Кончив с венками, он смахнул вялые цветы. Под ними на земляном холмике лежала горсть засохшей кутьи, кусочки хлеба и несколько конфет.
Санька взял лопату и принялся сваливать холмик на сторону.
– Щас… щас… Наташ…
Земля была сухой и легкой.
Свалив холмик, Санька поплевал на ладони и принялся быстро копать.
Молодой месяц еле-еле освещал кладбище, густая листва сонно шевелилась над Санькой. Он умело копал, отбрасывая землю влево, лопата мелькала в его руках.
Минут через пятнадцать он уже стоял по пояс в яме, расширяя ее края до прежних.
– Дождь хоть не был за месяц… хорошо…
Санька выпрямился, тяжело дыша. Постояв, снял с себя пропотевшую рубаху, кинул на поблескивающую бутылку:
– Тах-то ловчей…
Поплевав на ладони, снова принялся за работу.
Сухая, слабо утрамбованная земля податливо впускала в себя лопату, вылетала из ямы и почти без шороха ссыпалась по склонам образовавшегося рядом холма.
Яма углублялась, и холм рос с каждой минутой.
Вскоре его край дополз до ямы, и Саньке пришлось вылезать и отбрасывать землю. Голая мускулистая спина его блестела от пота, волосы слиплись на лбу. Отбросав землю, он достал папиросы, сел и закурил, свесив ноги в яму.
Прохладный ветерок шелестел листвой берез, качал кусты и высокую выгоревшую траву. Со стороны деревни по-прежнему доносилась музыка.
– Танцуют, бля… – зло пробормотал Санька и сильно затянулся, отчего папироса затрещала и осветила его лицо.
– Как танцевали, так и танцуют… хули им…
Невидимый дым попал ему в глаза, заставив сморщиться и закряхтеть:
– Ептэ… ой… Наташенька…
Он посмотрел в черную яму, вздохнул.
– У меня ведь душа давно болела… вот и вышло…
Руки его зашарили на голой груди:
– Гады… и не написали… не написали даже… суки…
Отшвырнув папиросу, он спрыгнул в яму и стал рыть дальше. Внизу земля оставалась такой же теплой и рыхлой. Сладковато пахло корнями и перегноем.
Через полчаса, когда Санька ушел в яму по плечи, землю стало выбрасывать трудней. Лопата мелькала реже, Санька часто останавливался, отдыхал. Холм выброшенной земли снова надвинулся.
Вскоре лопата глухо стукнула по крышке гроба.
– Вот…
Санька стал лихорадочно выбрасывать землю, часть которой вновь осыпалась вниз.
– Вот… господи… вот… Наташенька…
Дрожащий голос его глухо звучал в яме.
Откопав наощупь гроб, который прогибался и потрескивал под его ногами, он с трудом выбрался наверх, взял фонарик и сполз в яму.
– Вот… вот…
Он зажег фонарик.
Обитый черно-красным гроб наполовину выглядывал из земли.
Положив фонарик в угол, Санька быстро выбросил мешавшую землю. Потом подергал крышку. Она была приколочена. Размахнувшись, он вогнал острую лопату в нее.
– Вот… они ж забили тебя… гады… щас, щас…
Налег на ручку лопаты. Крышка громко затрещала, но не поддалась.
Крышка громко затрещала, но не поддалась.
Выдернув лопату, Санька принялся сдирать с крышки черный коленкор.
– Наташенька… любушка моя… законопатили… суки…
Содрав непрочную материю, он посветил фонариком, потом, наклонив гроб, сунул лопату в щель, налег.
Стенки ямы мешали, ручка лопаты задевала о них, осыпая землю.
Санька наклонил гроб сильнее. Крышка затрещала и отошла слегка. Отшвырнув лопату, он уцепился за крышку, потянул. С треском она стала отходить от гроба. Из щели хлынула спертая вонь.
Санька просунул ногу в расширяющийся проем, уперся, дернул и оторвал крышку. Удушливый запах гниющего тела заполнил яму, заставив Саньку на мгновенье оторопеть. Он выкинул крышку наверх, выровнял накренившийся гроб и склонился над ним.
В гробу лежал труп молодой девушки, по грудь закрытый простыней. Голова с белым венчиком на лбу была слегка повернута набок, руки лежали на груди.
Санька посветил фонариком.
Несколько юрких мокриц, блошек и жучков, облепивших руки, лицо и синий жакет трупа, бросились прочь от света, полезли в складки одежды, за плечи и за голову.
Санька склонился ниже, жадно всматриваясь в лицо мертвеца.
– Наташа, Наташенька…
Крупный выпуклый лоб, широкие скулы и сильно заострившийся нос были обтянуты коричневато-зеленой кожей. Почерневшие губы застыли в полуулыбке. В темно-синих глазницах вяло шевелились черви.
– Наташа… Наташенька… господи… загнила-то… загнила-то как…
Фонарик задрожал в Санькиной руке.
– За месяц… за месяц… Наташенька… любушка…
Он снова заплакал.
– Я ведь… я ведь… это… я… ве… дь… Наташ… господи… угораздило тебя… а я вот… я вот… люблю тебя…
Санька зарыдал, трясясь и роняя слезы на синий заплесневелый жакет.
– И это… и это… Наташ… я ведь завсегда тебя любил… завсегда… а Петька гад… я ведь отговаривал… работа эта… чертова… гады… сра… ные… я ферму эту хуеву… спалю… спа… лю… бля… к ебе… ни… ма… тери…
Луч фонарика плясал по стенкам ямы.
– А я ведь… тогда и не знал… сволочи… и не написали… а приехал… и… и… не поверил… а теперя… а теперя… а… те… перя… я вот это… это… это! Наташенька!
Он зарыдал с новой силой, потные плечи его тряслись.
– Это они все… они все… га… ды… бля… суууки… а этого… а этого… бригадира я бля убью… бля… сука хуев…
Сверху посыпалась земля.
– Они ведь это… это ведь… а я тебя люблю. А с Зинкой у меня и не было ничего… ничего… а тебя я люблю… люблю… ми… лая… милая… милая!
Санька рыдал, вцепившись в край гроба. Брошенная под ноги лопата больно резала колено. Запах гниющей плоти, смешанный с запахом потного Санькиного тела, заполнил могилу.
Нарыдавшись, Санька вытер лицо руками, взял фонарик, посветил в лицо трупа.
– Наташ… я ведь и вправду не мог. Они мне письма не прислали. А я там был. Там. А тут приехал и говорят Наташку током убило. Я прям и не поверил. И не верю я. Наташ. А Наташ? Наташ! Наташка!
Он потряс гроб.
– Наташ. Ну Наташенька. Ну это я – Сашка. Слышишь? А?! Слышишь?!
Он замолчал, вглядываясь в ее лицо.
В яме стояла глухая тишина.
– Наташ. Ну ведь не видит никто. Наташк! Наташк! Слышь?! Это я, Санька!
Из почерневшей ноздри мертвеца выползла маленькая многоножка и, быстро пробежав по губам, сорвалась за отворот жакета.