— Но не по собственному хотению.
— Как так?
— Заражен содомией по расчету внешних врагов государства Российского.
— И кто же его заразил?
— Сербский посол Зоран Баранович.
— Они же старые друзья с государем, чего ты мелешь? Вместе на охоту ездят.
— Куплен Баранович заокиянской содомской плутократией.
— И как он его заразил?
— На другой день после Яблочного Спаса устроена была рыбалка государем на Плещееве озере. После рыбалки в баню пошли. Там Баранович и подсыпал сыну государеву в квас снадобье. Сын и воспылал. А Баранович в него и внедрился путем содомским.
— Проложил, так сказать, тайную дорожку! — усмехается Мишаня.
— Теперь плутократы по сей дорожке своих агентов пускают. Раз в неделю!
— А доказательства? — оглаживает бороду Матвей.
— Будут! — хлопает Никитка грязной рукой по своей умнице. — Ладно, некогда мне!
Отходит от стола палаческого, идет к цирковым. Здесь его всегда ждут:
— Никитка, глотни!
— Не погнушайся, перекатный!
— Залейся, родимый!
Принимает Никитка рюмку от цирковых, выпивает, закусывает пирожком. Сообщает:
— На ипподроме вчерась в жокейской беседке жена конюха родила тройню.
— Ну?
— И все трое — с жеребячьими головами.
— О-ха-ха-ха!
Пока цирковые отхахатываются, Никитка уж к студентам прибился. Подносят они ему пива жигулевского. Отхлебывает Никитка из кружки:
— Слыхали новость про глину мозговую? Сделали китайцы такую, что не токмо для роботов сгодится, но и для людей!
— Будет брехать-то, Никитка!
— Истинно, истинно говорю! Прошла сия глина тайные испытания у нас в Сибири: закачали ее шприцами в головы мужикам в селе Карпиловке, да шибко много, не рассчитали.
— Ну?
— Так те мужики к утру написали государю уложение: «Как правильно обустроить русскую деревню».
— И что в сем уложении?
— Прописали, что надобно каждому крестьянину уд стальной приделать, дабы все могли землю пахать беспрепятственно! Вот, полюбуйтесь сами!
Показывает Никитка свои картинки глумные. Хохочут студенты, чокаются кружками с Никиткой. А он не задерживается — уже к китайцам ковыляет:
— Ваньшан хао, [12] поднебесные!
Вот вваливается в кабак спившийся подьячий из Казначейской Палаты, у которого в одночасье бас прорезался. Крестится на все четыре стороны, запевает:
Как во стольном городе,
Во Москве-столице
Три бездомных пса
Шли воды напиться
Во полуденный час.
Один белый пес,
Другой черный пес,
Третий красный пес.
На Москву-реку пришли,
Место тихое нашли
Во полуденный час.
Стал пить белый пес — побелела вода.
Стал пить черный пес — почернела вода.
Стал пить красный пес — покраснела вода.
Потряслась земля, солнце скрылося,
Место лобное развалилося.
Развалилося, разломилося,
Алой кровушкой окропилося.
А с небес глас громовый послышался:
— Тот, кто был палачом, станет жертвою!
Аплодируют бывшему подьячему, подносят ему выпить, к себе зовут, сажают.
С шумом и хохотом вкатываются в кабак Танечка и Дунечка, неразлучные цветочницы с Трубной. Как только распродают они незабудки свои, так сразу подружек на клюковку тянет-пробивает. Танечка статуарна, корпулентна, Дунечка изгибиста да извивиста.
Завсегдатаи к ним сразу:
— Ярлык проходной!
Понимают Танечка с Дунечкой. Раскрывают рты, языки свои раздвоенные показывают, языками вибрируют. Хлопают завсегдатаи, посвистывают, пропускают. Кто-то из студентов остроумит:
— Вы нам нижние язычки покажите, верхние-то мы уже видали!
Появляется цирковой коверный Володька Соловей. Подсаживается к своим, пьет, хмелея быстро, заводит старый разговор: когда его опендалят, то есть, турнут из цирка? Заходится, плачет, оправдывается:
— Я же лучший коверный! Лу-у-у-учший! Как они могут?!
Успокаивают его цирковые:
— Не бзди Вова, не посмеют!
— Посмеют! Ох, как и посме-е-е-еют! — блеет Соловей, слезу пуская.
Вбегает в «Счастливую Московию» запыхавшийся наутилус в светящимся ватнике со значком «Народ и Воля», прибивается к своим, выпивает залпом стакан кувалды, сообщает:
— На Пушкинской опять твердых приняли.
— Кого?
— Каспара, Касьяна и Лимона.
— Всех? Да ну?!
— Вот те и да ну.
— По-подлому?
— Нет, по-честному.
— В 45-ое?
— Ну, а куда ж еще!
— Опять заносить придется.
— Да уж придется. Тереби бобров.
Кого-то из студентов подвыпивших на стих пробивает. Встает поэт кудрявый с кружкой пивной в руке на стул, декламирует:
Бледноликих юношей предплечья
Я целую ночи напролет.
Снятся мне любовные увечья,
На груди моей — твой белый мед.
Юноша, стремительно раздетый,
Застонал от боли… Что ж с того?
Снова будешь распят на кресте ты
Трепетного тела моего!
Хлопают товарищи студенту кудрявому, кладут ему в кружку с пивом вишневого варенья. Так уж заведено у студентов московских — пиво вареньем сдабривать. На языке студенческом называется это «добавить хорошенького». Причем, у каждого заведения — своя традиция добавления «хорошенького»: университетские в пиво малиновое варенье кладут, политехнические — абрикосовое, математики — крыжовенное, металловеды и станкостроители — яблочное, экономисты — клубничное, нефтяники-газовщики — сливовое, дорожные строители — земляничное.
Кто-то из ремесленных анекдот рассказывает:
— Заходит отец Онуфрий в класс: «Отроцы, сколько будет дважды два?» Ванечка Залупин руку тянет. Отец Онуфрий: «Залупин»! Ванечка встает: «Батюшка, дважды два будет двадцать шесть». Отец Онуфрий: «Садись, Залупин. Очень плохо. Дважды два, будет четыре. Ну, в крайнем случае — пять, ну, шесть, ну восемь, ну двенадцать, в конце концов. Но никак не двадцать шесть, дубина стоеросовая!»
— Это у нас уж годик как с бородою! — щелкает его по носу студент-архитетор. — Послушай-ка, земеля, новинку: Заходит отец Онуфрий в класс: «Отроцы, вопрос: Бог сотворил человека ради труда или ради наслаждения?» Ваня Залупин руку тянет. Отец Онуфрий: «Залупин!» «Ради труда, батюшка». «Обоснуй!» «Батюшка, Бог дал человецам десять пальцев, но всего лишь один хер». «Что ж, Залупин, отвечено верно, но обосновано пре-по-хаб-ней-ше!»
— Ха-ха-ха!
Между двумя фальшивыми окнами с живыми русскими пейзажами (в левом — зима, ямщик на тройке едет, в правом — лето, березки шелестят, девки хороводом ходят) за круглым столом сидят целовальники с торговками, пьют рябиновку да чай вприкуску с сахарным Кремлем. Сегодня у целовальника Андрея Петровича именины, не пожалел он сыновний сахарный Кремль ради этого порушить:
— Угощайтесь, товарищи! У меня дома еще два таких!
— Ай, спасибо, Андрей Петрович! Уважил!
Доволен целовальник, лысина блестит, очки посверкивают, усы завитые торчат.