Тут настал мой черед. Вскочив из‑за стола, я разорвал цепь рук, которая призвана была создавать психическое поле, и сдернул драпировку с ближайшего окна. В комнату хлынул солнечный свет.
– Какого черта?.. – начал было Энджер.
– Дамы и господа! – вскричал я. – Он самозванец!
– А ну, сядьте на место, сэр! – Ко мне метнулся его помощник.
– Это не более чем ловкость пальцев! – с пафосом продолжал я. – Смотрите: у него одна рука под столом! Оттуда он и вытаскивает послания, которые вам читает!
Меня скрутил здоровяк‑ассистент, но я успел заметить, как Энджер дернулся и виновато спрятал приготовленную для трюка бумажку. Тогда отец семейства тоже вскочил из‑за стола и с перекошенным от горя и злобы лицом принялся честить меня на все лады. Кто‑то из детей поднял рев, и к нему тут же присоединились остальные.
Пытаясь вырваться, я услышал жалобный голос старшего мальчика:
– Где же мама? Она ведь была тут! Она была тут!
– Это шарлатан, мошенник и лжец! – выкрикнул я от самой двери.
Меня выталкивали за порог спиной вперед. Краем глаза я видел, как девушка‑ассистентка побежала к окну, чтобы водрузить на место драпировку. Неистово орудуя локтями, я чудом вырвался из железных ручищ, ринулся ей наперерез, грубо схватил ее за плечи и оттолкнул в сторону. Она растянулась на полу.
– Он не умеет говорить с усопшими! – закричал я. – Вашей матушки здесь нет!
В комнате начался бедлам.
– Задержите его! – вопль Энджера перекрыл все остальные голоса.
Верзила опять скрутил мне руки и развернул лицом к присутствующим. Девушка так и не смогла подняться; она смотрела на меня снизу вверх, не помня себя от злости. Энджер не отходил от стола; он держался прямо, уничтожая меня взглядом, но внешне сохранял присутствие духа.
– Я вас знаю, любезный, – отчеканил он. – Знаю даже ваше имя, будь оно проклято. Отныне я буду очень внимательно следить за вашими выступлениями. – Тут он обратился к своему помощнику. – Вышвырнуть его!
Не успел я опомниться, как вылетел за дверь и распластался на тротуаре. Пытаясь по возможности сохранять достоинство, я отряхнул костюм и под любопытными взглядами прохожих быстро зашагал прочь.
В течение нескольких дней меня согревало чувство собственной правоты: как‑никак, у безутешных родственников хотели обманом вытянуть деньги, а искусство иллюзиониста использовали в неблаговидных целях. Впрочем, очень скоро в мою душу закрались неизбежные сомнения.
Мне пришло в голову, что на сеансах Энджера люди и вправду получали утешение, каковы бы ни были его истоки. У меня перед глазами всплывали невинные детские лица, на краткий миг озарившиеся верой, что покойная матушка шлет им слова ободрения. Я не мог забыть их улыбки и счастливые взгляды.
Так ли уж это отличалось от желанной мистификации, ради которой публика устремляется в мюзик‑холл на выступления иллюзиониста? Если и отличалось, то в лучшую сторону. Разве честнее брать деньги за эстрадное представление, чем за такой вот номер?
С месяц я терзался чувством вины, и в конце концов меня так замучила совесть, что я решил действовать: написал покаянное письмо Энджеру, принеся ему нижайшие извинения.
Ответ не заставил себя ждать – мое собственное письмо вернулось ко мне изорванным в клочки; в конверте также лежала язвительная записка, предлагавшая соединить эти обрывки магическими средствами, подвластными только моей персоне.
Прошло всего два дня, и во время моего выступления в «Льюишем‑Эмпайр» он вскочил с места в первом ряду бельэтажа и гаркнул на весь зал:
– Его ассистентка прячется за кулисой, слева от ящика!
Разумеется, так оно и было.
У меня оставался выбор: либо дать занавес и ретироваться со сцены, либо продолжить номер, с помпой явить публике ассистентку и услышать жидкие хлопки. В первом ряду бельэтажа зияло пустое кресло, будто щербина от вырванного зуба.
Так началась вражда, которой не видно конца.
Оправданием мне могли служить только горячность молодости, ложно понятая профессиональная честь и незнание светских приличий. Но Энджер тоже не без греха: мои извинения, хотя и слегка запоздалые, были совершенно искренними, отвергнуть их мог только завзятый склочник. Впрочем, Энджер и сам был еще молод. Трудно разобраться в событиях того времени, тем более что наше противостояние длится уже много лет и принимает самые уродливые формы.
Если я тогда поступил опрометчиво, то сразу сделал и примирительный шаг, а вот Энджер все эти годы только разжигает вражду. Сколько раз, устав от его происков, я собирался заново начать и жизнь, и карьеру, но не тут‑то было: Энджер каким‑то образом добирается до моего реквизита, и номер идет наперекосяк. Однажды вода, которая у меня превращается в красное вино, так и осталась водой, в другой раз вместо гирлянды флажков я театральным жестом извлек из цилиндра голую веревку, а в третий – ассистентка, которой надлежало взмыть в воздух, так и осталась, к моему ужасу, бревном лежать на кушетке.
Был еще случай, когда у входа в театр на всех моих афишах намалевали: «У него меч из картона», «Он достанет из колоды даму пик», «Фокус с зеркалом: следите за его левой рукой» и что‑то еще в том же духе. Зрители шли на представление мимо таких вот глумливых надписей.
Возможно, это следовало расценивать даже не как выпады, а как простые розыгрыши, но они могли нанести серьезный ущерб моей сценической репутации, о чем Энджер прекрасно знал.
Откуда мне известно, что это было делом его рук? Иногда он и сам обнаруживал свою причастность: когда мне срывали номер, Энджер неизменно оказывался в зале. При малейшей заминке он вскакивал с места, издавая негодующий возглас. Но главное в другом: провокатор исповедовал тот же взгляд на иллюзионное искусство, что и Энджер. Как мне стало известно, он ставил во главу угла секрет фокуса, или «обманку». Если для выполнения номера требовалась какая‑нибудь потайная полочка, укрытая за рабочим столом фокусника, то Энджер сосредоточивался исключительно на ней, даже не допуская, что изобретательный артист может использовать реквизит как угодно. Каковы бы ни были истоки нашей взаимной неприязни, в основе всех разногласий лежало порочное и ограниченное понимание техники трюка, присущее Энджеру. Чудо заключается не в технике, а в искусстве фокусника.
По этой причине «Новая транспортация человека» осталась единственным номером, против которого Энджер ни разу не совершил публичного выпада. Эта иллюзия оказалась ему не по зубам. Он просто‑напросто не понимал, как достигается такой эффект, отчасти потому, что я бережно хранил свою тайну, но главным образом из‑за моей манеры исполнения.
Глава 7
Каждый номер состоит из трех этапов.
Первый этап – подготовка: зрителю намекают, объясняют, внушают, что ему предстоит увидеть. Реквизит уже стоит на сцене. Иногда в помощь артисту приглашаются добровольцы из публики. Во время подготовки фокусник всеми средствами отвлекает внимание зрителей.
Затем исполнение – сплав многолетнего опыта и артистического таланта фокусника.
Наконец, третий этап, так называемый «эффект», или «престиж», – это продукт магии. Если из шляпы достают кролика, которого раньше как бы не существовало в природе, то он и будет «престижем» этого фокуса.
Среди иллюзионных номеров «Новая транспортация человека» стоит особняком, потому что зрителей, критиков и моих собратьев по профессии интригуют в первую очередь подготовка и исполнение, тогда как меня, иллюзиониста, более всего занимает престиж.