– «Вы с ума сошли?! Я художник!» – и, немедленно поднявшись, стала пробираться к выходу через возмущенных любителей оперы…
В день расставания, в аэропорту, он с горечью скажет, что она всегда относилась к нему, как знатная госпожжа к рабу, при котором не стыдно обнажиться до полной и исчерпывающей наготы… Однако это не было правдой. Не было полной правдой…
С течением времени обнаружилось – однажды утром Вера спохватилась, перебирая одежду в шкафу, – что почти целиком им одета, и внутренне взъерепенилась, решила положить этому конец!
Когда вечером, как обычно, «зарулив по пути с работы», он небрежно вынул из портфеля – «тут пустячок по случаю» – элегантную длинную, натурального шелка накидку, – явно ручная роспись! – Вера заорала:
– По какому случаю?! Вы сейчас пойдете к чертовой матери с вашими пустячками и вашими случаями, модельер несчастный!!!
Он так и застыл с накидкой, развернутой в его руках, точно собрался торговать ею на воскресной толкучке, на ипподроме…
– Я что, ваша содержанка?! – кричала она.
– Нет, к сожалению… – ответил он кротко, с застывшей улыбкой глядя опять на ее, полуоскаленные в крике, белейшие зубы. И этот его беспомощный тон вдруг сбил ее со скандальной ноты, она сразу увидела себя со стороны – бешеную, неуправляемую. Это была мать, мать – во всем ее великолепии… И она сникла, сдалась…
– Еще не хватает, – бормотала, – чтобы…
–…не хватает… – тихо сказал он. Аккуратно сложил накидку и упрямо сунул в ее холщовый мешок на стуле. Она повсюду ходила с этой неряшливой, свисающей до бедра сумой.
– Да, кстати, – добавил при этом… – Вот, мешок… вполне неплохая идея. Это стильно. Но он должен быть другим…
29
Между тем начиналось время, предсказанное когда-то пьяненьким дядей Мишей. Империя не то чтобы качнулась или стала осыпаться, но несколько утратила чувствительность своих щупалец… Они стали разжиматься, пока еще не выпуская колонии, но заметно ослабив хватку…
В Ташкенте стали появляться иностранцы. Не те уроженцы гордой Африки и дружественных ближневосточных, пока еще покорных западу, окраин, которыми были полны некоторые высшие учебные заведения, вроде Ирригационного института, а залетевшие в Ташкент за какой-то своей надобностью представители торговых фирм, дипломаты, журналисты либеральных западных изданий, странствующие слависты, в своем безалаберном любопытстве рискнувшие из Москвы или Питера заглянуть в глухие азиатские края.
…Художники стали продавать картины. За сущие копейки, конечно, но мысль о том, что твоя работа уплывет за кордон и там, когда-нибудь, возможно… Картины помогали переправить на запад дипломатической почтой люди осведомленные в подобных делах… Собственно, Леня и был одним из таких людей; то обстоятельство, что его дядя, майор советской армии, когда-то, в конце сороковых, уехал в Израиль, а в конце шестидесятых, женившись на американке, перебрался в Чикаго, связывало Леню с Западом множеством не всегда им афишируемых разнообразных нитей.
Однажды он позвонил на проходную Дворца текстильщиков, вызвал Веру из мастерской прямо во время занятий и объявил, что сегодня приведет одного знакомого, немецкого искусствоведа, журналиста и знатока живописи, сотрудника известной Кельнской галереи, с которым год назад познакомился в Питере и «напел о кое-каком местном художественном сброде»… И сейчас тот приехал – возникла идея соорудить выставку концептуально азиатскую… Это сейчас модно. Ну, неважно, словом, они появятся часиков в семь.
– Нет, это поздно! – сказала Вера. – Кто смотрит картины при электрическом освещении, что это за знаток такой? В семь не приводите.
– Нет, это поздно! – сказала Вера. – Кто смотрит картины при электрическом освещении, что это за знаток такой? В семь не приводите. В пять – крайнее время. И потом, что – этот немец, как с ним общаться? Он английский понимает?
– Он понимает русский, – вздохнув, проговорил Леня. – И в данный момент стоит рядом со мной. Не беспокойтесь, я предупредил его, что вы картин не продаете, дурно воспитаны и от вас можно ожидать чего угодно…
Немец, Дитер, оказался в высшей степени обаятельным существом – огромного роста, выше и Веры, и даже Лени… Так они и стояли, трое высоких людей, – улыбались друг другу… Вера в этот период стриглась коротко, почти «под нуль», и выглядела между ними внезапно вытянувшимся мальчиком-переростком…
Дитер схватил коржик из стеклянной вазочки на подоконнике и грыз его, пока Леня вытаскивал из кладовки картины и выстраивал их вдоль стен…
При виде картин он сначала умолк, потом быстро спросил:
– Я могу делать фото?
И, сунув коржик в нагрудный карман куртки, достал из другого кармана – их у него оказалось множество, – какой-то чудной, совсем маленький фотоаппарат, похожий на чехол от очков, стал бегать вокруг картин, приседать, примериваясь, и нацеливать на них глазок камеры.
– Да вы сначала так посмотрите! – сказала Вера. – Что за манеры у знатоков!
– О, не беспокойтесь! – отозвался он живо…
Иногда выпрямлялся, возвращался к какой-нибудь одной, отодвигал от нее те, что стояли рядом, обособлял и, присев на корточки, трогал пальцами поверхность холста, вынюхивал живописный слой, водя тонким породистым носом сверху вниз…
– Вы работаете мастихином? – спросил отрывисто. Вера улыбнулась, сказала:
–…и мастихином, и пальцами, и носом, и кулаком, и пяткой…
И Дитер кивнул с совершенно серьезным видом.
Особенно застрял на небольшой картине, где обнаженная черноволосая женщина полулежала в окружении целой стаи невиданных, экзотической окраски, поющих птиц, завороженно уставившись в низ своего живота, откуда вылуплялась очередная птица, – еще один голос, еще одна трель в этом райском хоре… По всему холсту в оперениях птиц, в неподвижных, искаженных вожделением, лицах-масках мужчин на заднем плане – разгорались пожары синего, оранжевого, зеленого и лазурного… И угасая, пеплом отзывались в фоне картины. Этот контраст создавал необычайное энергетическое напряжение…
– Она… поет? – вдруг спросил Дитер, сидя на корточках, снизу вверх глядя на Веру. – Я чувствую музыку… Не знаю, как сказать…
– Да, – Вера кивнула. – Это «Поющая библиотекарша».
– Библио-текар-ша?! О, как странно!.. Я чувствую музыку… но… не понимаю: она родит… птицу? Очень сильный образ. И сильно написано… Да… – сказал он, наконец поднимаясь… – Спасибо, Леонид… Вот за это – ужасное спасибо!..
Леня выглядел чрезвычайно довольным, как будто сам писал все эти картины…
– Три самые лучшие ты увидишь завтра на выставке, Дитер, – сказал он.
Выяснилось, что немец приехал буквально на пять дней, остановился в гостинице «Ташкент», и за такое короткое время должен обойти все интересные мастерские, составить список, написать свои рекомендации и комментарии… Предложить проект… А там уже дирекция галереи будет решать – что делать с этим материалом, как выстраивать экспозицию…
– А на вас я бы хотел написать статью, Вера, – добавил он. – Вы совсем выдвигаетесь из этого э-э-э… общества… Советские художники нас не интересуют… Антисоветские сейчас будут в моде несколько лет… но и это пройдет.