Он вручил мне написанный им договор, который прочитал мне вслух, а также обязательство содержать меня до конца его жизни и вексель на 500 фунтов, по которому мне должны были выплатить в случае его смерти. Впоследствии любовь его ко мне нимало не уменьшилась, и после двух лет нашего сожительства, или, как ему угодно было его называть, – супружества, он написал завещание, в котором отказывал мне еще 1000 фунтов, а также всю домашнюю утварь, серебро и прочие драгоценности.
Эми уложила нас в постель, и мой новый друг (ибо мужем я его называть не могу) был так ею доволен за ее любовь и преданность ко мне, что выплатил ей сполна все жалованье, какое я ей задолжала, приложив к нему сверх того еще пять гиней. Ах, если бы этим все ограничилось, я считала бы, что Эми полностью заслужила такую награду! В самом Деле, где вы встретите служанку, которая бы хранила столь непоколебимую верность своей госпоже в столь ужасающих обстоятельствах, в какие попала я? Да и в том, что произошло впоследствии, следует винить не так ее, как меня. Ибо, если вначале я пыталась толкнуть ее в его объятия как бы в шутку, то, когда пришло время, я в этом слишком хорошо преуспела. Вот еще одно свидетельство того, как я погрязла и ожесточилась в пороке; причиной же сему являлось то, что по твердому убеждению моему, я была всего лишь потаскухой, а отнюдь не законной женой; у меня язык не поворачивался называть его мужем – ни в лицо, ни говоря о нем с другими.
Жили мы как нельзя лучше, если забыть то, чего забыть никак было нельзя; он был так благороден и учтив со мною, так попечителей и нежен, как не бывает ни один мужчина с женщиной, вверившей ему свою судьбу. Ничто ни разу не нарушило нашего обоюдного согласия до самого конца его дней. Однако, чтобы уже покончить с этим делом, пора рассказать о приключившемся с Эми несчастье.
Как то утром Эми меня одевала (ибо у меня к этому времени было в услужении две девушки, и Эми отправляла должность камеристки).
– Дорогая моя госпожа, – спросила она меня вдруг. – Неужто вы еще не тяжелы?
– Нет, Эми, – отвечала я. – Ни вот настолько.
– Господи милостивый! – воскликнула Эми. – Чем же вы все это время занимались, сударыня? Ведь вы вот уж полтора года как замужем. Будь я на вашем месте, сударыня, я бы давно уже понесла от моего хозяина.
– Как знать, Эми, может, ты и права, – сказала я. – Не хочешь ли попытать с ним счастья?
– Ну, нет, сударыня, – сказала Эми, – теперь уж вы этого не позволите. Если прежде я говорила, что допущу его до себя с легким сердцем, то теперь, когда он принадлежит вам безраздельно, боже упаси!
– Велика беда, – сказала я. – Что до моего согласия, ты его имеешь. Мне это ничуть не будет неприятно. Да что там говорить – не нынче, так завтра я сама уложу тебя рядом с ним в постель, если хочешь!
– Нет, сударыня, нет, нет и нет, – сказала Эми. – Теперь он ваш, и только ваш.
– Глупенькая, – сказала я. – Разве ты не слышала, как я сказала, что сама вас положу рядком?
– Как вашей милости угодно, – сказала Эми. – Коли уж вы сами меня с ним уложите. Но только я не скоро встану с постели, так и знайте.
– Там видно будет, – сказала я.
В тот же вечер, после ужина, я говорю ему при Эми:
– Мистер ***, известно ли вам, что нынче вы спите с Эми?
– Впервые слышу, – сказал он, и, оборотившись к Эми, спросил:
– Это правда?
– Никак нет, сударь, – говорит она.
– Как тебе не стыдно, дурочка, – начала я ее корить. – Разве я не обещала тебе давеча, что уложу тебя с ним в постель?
Но девушка продолжала на все отвечать: «нет, нет». Тем тогда и кончился разговор.
Однако ночью, когда мы уже собирались спать, Эми вошла, чтобы меня раздеть; господин ее тем временем уже лег.
Тогда я возьми и перескажи ему все, что говорила мне Эми, а именно, что она бы давно уже забрюхатела от него, будь она на моем месте.
– Вот как, госпожа Эми! – воскликнул он. – Я того же мнения. Иди же сюда, попробуем!
Но Эми не послушалась.
– Иди, иди, дурочка! – сказала я. – Иди, я позволяю вам обоим. Эми, однако, уперлась и не шла.
– Ты потаскушка, вот ты кто, – закричала я. – Сама ведь говорила, что если я положу вас вместе, ты готова ему угодить всей душой!
И с этими словами я заставила ее сесть и стала стаскивать с нее чулки и башмаки и все ее одеяния, одно за другим, а затем подвела ее к постели.
– Ну, вот, – сказала я, – попытай теперь счастья со своей служанкой Эми.
Она сперва было упиралась, не давала себя раздеть, но погода стояла жаркая и на ней не так много было понадето, а главное, не было шнуровки и сама она, убедившись под конец, что я не шучу, перестала сопротивляться. Итак, я раздела ее догола, затем отвернула одеяло и впихнула ее в постель.
Дальнейшее можно не рассказывать. Изо всего этого всякий может убедиться, что я его не почитала своим мужем, и, отбросив все правила и скромность, успешно заглушила голос совести.
Эми, по видимому, уже начала раскаиваться и пыталась даже выскочить из постели, но он ее остановил.
– Ну, нет, – сказал он. – Ты сама видишь, Эми, что тебя сюда уложила твоя госпожа. Ее и вини.
Он не выпускал ее из рук, а поскольку девка была совершенно голая и лежала с ним в постели, отступать уже было поздно, и она успокоилась и позволила ему делать с ней все, что ему угодно.
Судите сами – если бы я смотрела на себя как на его жену, неужели я допустила бы, чтобы он возлежал с моей служанкой, да еще у меня на глазах – а я, заметьте, все время стояла подле. Но как я себя саму почитала за шлюху, то, быть может, в намерения мои входило сделать такую же шлюху из своей служанки, дабы она не могла мне тыкать в глаза моим грехом.
Эми, однако, оказалась менее испорченной, нежели ее госпожа, и на Другое утро встала в большом расстройстве чувств, плакала навзрыд, причитая, что она погибла, что все кончено, и никак не желала утихомириться. Нет, нет, она шлюха, потаскушка, она погибла, безвозвратно погибла! И весь остаток дня она провела в слезах. Тщетно пыталась я ее утешить.
– Шлюха? – говорила я. – Велика беда! А кто же по твоему твоя госпожа?
– Нет, нет, – отвечала Эми сквозь слезы. – Вы совсем другое дело, вы – законная жена. Ничего похожего, – возражала я. – И даже не притязаю на это звание. Он волен на тебе жениться хоть завтра, коли захочет, и я ничем не могу ему помешать. Я ему не жена, и не считаю, что мы с ним состоим в браке.
Зато между Эми и ее господином пробежала черная кошка. В то время ми сохранила свойственную ей доброжелательность, он, напротив, совершенно к ней переменился и возненавидел ее всей душой; он был готов, я думаю, убить ее после содеянного, он мне так и говорил, ибо то, что между ними произошло, считал великою мерзостью. Между тем, сожительство со мной было в его глазах совершенно честным, и он смотрел на меня, как на свою жену, с которой он был обвенчан с юных лет, словно ни я, ни он никого до той поры не знали – ни он другой женщины, ни я – мужчины. И, правду сказать, он любил меня со всем пылом, с каким бы меня любил, если бы мы в самом деле были с ним обвенчаны с юности. Пусть он в некотором смысле и двоеженец (говорил он), но я – жена его сердца, его избранница, а та, законная, – постылая.
Меня чрезвычайно огорчало, что он воспылал к моей служанке Эми ненавистью, и я употребила все свое искусство, чтобы чувства его к ней переменились; ибо, хоть испортил девушку он, я то знала, что я и никто более являюсь истинной виновницей. Так как я знала его за добродушнейшего человека на свете, я пустила в ход все свое искусство и не отставала от него, покуда он не вернул ей свое благоволение; ибо, сделавшись орудием дьявола, я стремилась к тому, чтобы другие были столь же порочны, как я, и уговорила его еще несколько раз с нею переспать, покуда не случилось то, о чем она говорила: бедняжка, наконец, и в самом деле затяжелела.