Во время раскопок он не говорил и даже не задумывался об этих вещах. Теперь же он буквально набросился на письма и
телеграммы, наводнившие его стол: раскладывал, откладывал, перекладывал, готовя распоряжения, подводя баланс, покупая и продавая железнодорожные
акции, оформляя денежные переводы сестрам и братьям и своим русским детям. Дела захватили его целиком.
И досуги его были деятельны: предстояло тщательно подготовить новую, полугодовую кампанию на Гиссарлыке, а выезжать им в апреле, и уже нужно
рассчитать максимальное число требуемых рабочих, обеспечить толковый надзор за ними, в достаточном количестве достать инструменты и снаряжение.
В последний месяц у них работало в среднем восемьдесят человек ежедневно, наблюдали же за всеми только он и Софья. Генри решил взять с собой из
Афин двух опытных десятников. Софья озадаченно свела брови.
— У кого же может быть опыт в нашем деле?
— Не в нашем, а, скажем, в горном. Только вряд ли мы найдем таких специалистов в Греции. Могут подойти дорожники.
— Верно! Ведь они пробивают туннели в горах. А как ты их найдешь?
— На их рабочем месте, — усмехнулся Генри, — на железной дороге. Твой завтрашний гость за столом — англичанин из Фолкстона, мистер Джон Лэтам.
Он руководил строительством юго-восточной линии Лондон—Дувр—Фолкстон, а здесь ведет дорогу из Афин в Пирей. Вид у него нелюдимый, но человек он
добрый и с чувством юмора.
Лэтам пришел с букетом цветов—гладковыбритый, средних лет и прямой, как сложенный зонт. За обедом он, впрочем, оттаял: не напрасно Софья
выспросила в английском посольстве, чем пронять англичанина на чужбине. В жизни не делая ростбифа, она твердо запомнила, что он должен быть
непрожарен; она расхрабрилась настолько, что приготовила даже йоркширский пудинг, и не важно, что он не удался: Джон Лэтам оценил старание и с
доверительной грустью вспомнил
домашнюю стряпню.
— Куда бы я ни приезжал, — пожаловался он, — везде бранят английскую кухню. А я привык считать, что моя матушка готовит восхитительно.
О деле договорились быстро: Лэтам согласился уступить им двух лучших рабочих. Генри оплачивал их дорогу, обеспечивал жильем и обещал денежную
компенсацию за полгода бессемейной жизни.
— В этом случае мы сможем взять уже сто тридцать рабочих—будет кому присмотреть за ними, — горячо рассуждал он, расхаживая по кабинету. — И еще.
— Он взглянул на жену. — Чтобы нивелировать рабочую площадку по всей ширине Гис-сарлыка, нам нужен инженер. Он сделает обмеры холма, даст нам
точные цифры, и мы будем знать, сколько кубических ярдов земли предстоит выбрать, куда девать отвал. Я не покушаюсь на ваш штат, мистер Лэтам, —
отнесся он к новоиспеченному другу, — но, может быть, на месяц вы дадите мне взаймы кого-нибудь? Я заплачу ему по высшей ставке.
Лэтам между тем страдал в своем высоком крахмальном воротнике, и страдал, по его признанию, уже не один десяток лет.
— Казалось бы, все может человеческий гений, — брюзжал он. — Может построить пирамиды и акрополь, пароходы, а додуматься сшить воротник вместо
удавки не может… Нет у меня свободного инженера, но вам наверняка поможет Эжен Пиа, он строит дорогу из Афин в Ламию.
Мосье Пиа получил образование на родине и соединял в себе качества администратора, инженера, архитектора и ученого; вместе с восьмерыми
помощниками-французами он отработал все расчеты и чертежи 120-мильной Ламийской дороги и приступил к ее строительству. Он умело управлялся с
множеством рабочих, и полотно дороги продвигалось на север точно по графику.
Он умело управлялся с
множеством рабочих, и полотно дороги продвигалось на север точно по графику. Его хватало еще на то, чтобы готовить проект Французского
археологического института. Образованный человек, Пиа свободно говорил по-гречески. И поскольку голова его была постоянно занята сугубо
инженерными проблемами, он мало заботился о внешнем виде, щеголяя в рабочем комбинезоне и высоких сапогах. Копна его пепельно-серых волос не
знала оскорбления расческой или щеткой.
— Главное, чтобы в голове был порядок, — заметил Генри. Он вкратце познакомил Пиа с ходом раскопок в прошедшем сезоне.
— Я вынужден отказаться от мысли продолжать раскопки четырнадцатифутовой траншеей: обзор невелик, находок мало. У меня другая мысль: широко
вскрыть холм в сорока шести футах ниже его плато. Думается, там уже должен быть материк. Площадка будет более двухсот футов в длину и около
пятидесяти в ширину. С этой площадки и плато мы поведем раскоп к северо-западному краю, он возвышается примерно на двадцать пять футов, и вот
там-то, я убежден, мы откроем акрополь. Мы ничего не будем сносить, все оставим на своих местах—дома, храмы, дворцы, башни, ворота. С нашей
рабочей площадки мы будем подгрызать холм с боков. Натолкнувшись на стену, вскроем ее донизу, оброем со всех сторон, освободим ее полностью.
Пиа понимающе кивнул кудлатой головой:
— Иными словами, обнаружив строение, вы отправитесь вниз искать его фундамент и одновременно будете забираться вверх, пока не откроете его
макушку?
— Совершенно верно! Я рассчитал таким образом, чтобы моя площадка была посередине между вершиной холма и нижней равниной, на которой стоял город
Троя. Я раскопаю город и холм с акрополем, где и должны быть крепость и башня, и тогда можно будет сказать, что перед нами гомеровская Троя.
— Мосье Пиа, — вступила Софья, — вы можете дать нам ненадолго такого инженера, который сделает подробнейший чертеж нашего холма? А холм
порядочный.
— Конечно, мадам Шлиман. Адольф Лоран — он прекрасный специалист, и притом человек молодой, ему это будет только интересно.
Через несколько дней Лоран пожаловал к обеду. Он был коротко острижен, с колючим газончиком на голове, кривой на один глаз. Черты его лица
вообще несли печать случайного набора и так же непродуманно были свалены в одну кучу. Он совершат регулярные налеты на буфет, где стояла бутыль
с узо, и в продолжение обеда его стакан не пустовал ни минуты. Но видимо, даже изрядная доза алкоголя была ему нипочем, и, набив рот едой, он
молол занятную чепуху о странах, где ему довелось работать.
Однажды вечером заглянули и оба десятника от Джона Лэтама. Теодорос Макрис был уроженцем Митилини, главного города гористого Лесбоса,
знаменитого своими двумя заливами. Макрис работал сызмала: из глубины острова прорубал дороги к морю, на море строил пристани. В речи его была
сотня-другая слов, зато с лопатой, заверил их Джон Лэтам, он находил общий язык лучше многих.
Спиридон Деметриу был сыном афинского чернорабочего. Он тоже начал работать мальчиком, едва научившись удерживать в равновесии нагруженную
тачку. Тяжелый физический труд, аттестовал его Лэтам, был для Спиридона прямо-таки духовной потребностью. Генри выплатил им задаток и велел
отправляться в Константинополь уже в конце марта.
За их столом вкушал и такой именитый гость, как профессор Ксавье-Джон Ландерер, уже разменявший седьмой десяток лет. Он был родом из Мюнхена,
где изучал медицину и естественные науки, двадцатитрехлетним юнцом по приглашению короля Отгона приехал в Афины и стал придворным аптекарем.
Афинский университет избрал его своим первым профессором химии и фармацевтики.