Яннакис распаковал ящики с одеялами. Поликсена приготовила им постель.
Безмятежно рассмеявшись. Софья обвила руками шею мужа.
— Милый мой Эррикаки! Сейчас ты укроешься настоящим шерстяным одеялом, заправленным в настоящий атласный пододеяльник, и почувствуешь себя в
раю.
— А я там всегда, когда я с тобой.
Она проснулась и рывком села на постели: что-то ползло по щеке! Завизжав, она смахнула тварь и спрыгнула на пол.
— Генри! Многоножка!
— Всего-навсего сороконожка, — сонным голосом ответил он.
— Разве ее укус не страшен?
— Не страшнее смерти.
— Нет, теперь я буду спать, укрывшись с головой. Она привычно тронула шейный крестик.
— Святые заступники, обороните нас!
— Они тяжелы на подъем. Проще попросить Яннакиса обметать потолок днем, пока светло.
Генри проснулся в четыре, было еще темно. Резвые лошадки быстро добежали до Симоиса. Софья не стала купаться. Когда они возвращались, солнце
выкатилось из-за зубцов Иды, и небо заалело нежным румянцем. Софья сделала маленький крюк, чтобы увидеть светлое пробуждение Дарданелл. Через
минуту-другую зажегся и высокий гребень
Самофракии. В прошлом голу, впервые наблюдая с Гиссарлыка здешний восход солнца, она едва не задохнулась от счастья. А сейчас ее радость была
легка: она у себя дома.
Вместе с кофе Яннакис поставил перед ними какую-то отраву.
— Что это? — спросила Софья. — Новый вид хинина?
— Хинин мы будем пить летом, когда пересохнут болота, — ответил Генри. — Это отвар из «змеиной травы». В числе твоих находок будут змеи —
коричневые гадючки не толще дождевого червя, ядовитые. Рабочие пьют это варево каждое утро, и тогда укус змеи неопасен.
В половине шестого, оставив Поликсену убираться в доме, они спустились к восточному подножию, где у плетня с воротцами уже стоял Яннакис. Он
отмечал в книге каждого проходившего в ворота. Расплачивались теперь не вечером, а в конце недели. Бакалейщик открыл рабочим кредит; в субботу
вечером и накануне церковных праздников производился окончательный расчет. Необходимые деньги были теперь у Генри только в день получки:
накануне их привозил его агент из Чанаккале, некий господин Докос.
Генри издали показал ей новых смотрителей — двух турецких солдат. Знакомить их он не счел нужным.
— Вот когда мы пожалеем о нашем приятеле Георгии Саркисе! Эти не спускают с нас глаз. Я держу их на почтительном расстоянии от себя. Разметочные
колышки отделяют турецкую часть холма от собственности Фрэнка Калверта. Надзирателям разрешается забирать половину находок с государственного
участка, но я придумал умную штуку: не позволяю им переступать порог нашего дома. Пусть комплектуют коллекцию своего музея прямо здесь, на
месте, в обеденный перерыв или вечером, с окончанием работы. Нельзя допустить, чтобы они видели вещи после расчистки.
— Но они хоть с толком отбирают свою половину?
— Откуда им взять этот толк? Простые солдаты. Что отмытые вещи, что нсотмытые — им надо взять половину.
В ее бригаду он смог выделить только десять человек. С некоторыми она работала в прошлый сезон, да и новички встретили ее вполне дружелюбно.
Генри дал чертежик: по обе стороны от главной площадки нужны две тридцатифутовые террасы (у вершины они поднимутся еще на шестнадцать-
девятнадцать футов); они должны иметь двадцать футов в ширину и сто в длину. На чертеже с обеих террас во все стороны разбегались предполагаемые
траншейки.
— С таким же успехом можно было начать с вершины, — заметила Софья, — и в тачках перевезти весь холм куда-нибудь на другое место.
— Нет, Софья, наша цель не в том, чтобы срыть холм. Наносную землю прежде надо просеять — вдруг что найдем? — и только потом можно везти ее на
свалку. А стены, укрепления, храмы, дворцы, улицы и ворота, которые мы отроем, — их все мы должны оставить на месте, нетронутыми.
Пришел Фотидис, помог сделать разметку второй террасы. Софья не могла нарадоваться, насколько убыстрили работу металлические совковые лопаты,
отличные кирки и на совесть сделанные английские тачки. Когда отвальную породу ссыпали в корзины или тачки, она была начеку. Найденные предметы,
не расчищая даже из любопытства, она сносила в одно место.
В одиннадцать часов дали отбой на обед.
Под инквизиторским взглядом Генри надзиратели отобрали свою половину у Фотидиса, Макриса и Деметриу и подошли к Софьиной террасе. На черепки,
лежавшие отдельно, они даже не взглянули. Софья обменялась с Генри понимающим взглядом. Эти осколки они соберут в Афинах и станут обладателями
прекраснейших ваз с дивной росписью и орнаментом.
С обедом Генри распорядился так: Яннакис готовит на всех. Шлиманам накрывают в столовой, остальные—трое десятников, Яннакис и Поликсена—обедают
за грубым деревенским столом в кухне. Яннакис явил чудеса расторопности. Отметив утром всех вышедших на работу, он наведался в несколько
ближайших деревень и вернулся с живой добычей — четыре курицы!
4
В конце мая Генри распорядился возвести несколько каменных стен для сброса — земли, каменных глыб, — непрерывным потоком поступавшего сверху.
Первая кладка его не удовлетворила, и он запретил рабочим близко подходить к ней. Фотидис у было велено поставить другую стену, повыше, из
крупных камней — их во множестве отрывали каждый день. Выполнив наказ, Фотидис самоуверенно объявил:
— Эта стена простоит века.
— Может быть, — согласился Генри. — Но лучше ее сразу укрепить.
Шестерых рабочих отрядили сделать подпору. И гут стена с треском рухнула. Услышав леденящий душу вопль Генри, Софья одним духом примчалась к
нему. Он рвал на себе волосы: те шестеро работали под самой стеной!
Все, кто был рядом, и даже подоспевшие издалека рабочие Фотидиса лихорадочно растаскивали валуны. С одержимостью помешанного им помогал Генри.
— Фотидис, — спросила Софья, — вы уверены, что рабочих засыпало?
Мучаясь сознанием собственной вины, тот взглянул на нее белыми от ужаса глазами.
— Когда я в последний раз видел их, мадам Шлиман… Глядите! — судорожно оборвал он себя. — Вот они! Сами выбираются, черти!
И, словно отмахиваясь от пыли, трижды мелко перекрестился. Софья окликнула Генри, суетившегося с другой стороны каменного развала.
— Все в порядке. Генри! Люди целы.
Он подошел к ним, нервно дергая левой щекой. Крепко пожал руки всем благополучно выбравшимся.
— Это чудо, — сказал он Софье. — Не иначе. Они ведь работали под самой стеной. Господь печется о дураках и детях, и сейчас мне все равно, кто я
в его глазах. Малышка, у меня ни на что нет сил. Пойдем домой. Поликсена сделает нам кофе.
Отхлебнув густого черного напитка, он отставил чашку, потянулся через стол и крепко взял ее за руки.
— Софидион. сегодняшний день мог стать последним в нашей одиссее. Если бы те шестеро погибли, то уже никакие деньги и никакие посулы не спасли
бы нас. В одном троадские женщины безусловно похожи на гречанок: хоть старый, хоть бедный, но муж — это сокровище превыше земных и небесных
радостей.
— А так и должно быть.
Она опустилась перед иконой богоматери и возблагодарила за спасение людей.