Не забывай любящей тебя Авроры".
Надев соломенную шляпку и мантилью, Аврора спустилась с лестницы,
заглянула в молельню бабки, взяла забытый здесь кружевной чепец
княгини с зелеными лентами, приготовленный Маремьяшей барыне на
дорогу, и медленно, через пальмовую гостиную, так памятную Авроре
по первым, робким беседам с Базилем, вышла в залу, в последний
раз оглядывая покидаемый дом. В зале, среди всякого сора, стояла
сдвинутая с места мебель, и стены были обнажены от зеркал и
картин. Куранты столовых часов, не снятых в суете со стены, как и
многое другое в доме, в это время, тихо позванивая, играли песню
того же друга их дома, Нелединского: "Выйду я на реченьку,
погляжу на быструю... Унеси ты мое горе..." Аврора, прислонясь
головой к стене, опять не удержалась от слез. На крыльце она
увидела московского полицмейстера. Несмотря на хлопоты, он заехал
проводить княгиню. Тропинин, решивший остаться в Москве до выезда
сената и последних чинов театральной дирекции, свел плачущую
Аврору с крыльца и усадил ее в дормез, против сидевшей уже здесь
и вконец расстроенной княгини. Аврора передала записку дворнику.
Анна Аркадьевна, простясь с полицмейстером и двумя, также
провожавшими ее богомолками, никак не могла удобно поместить у
своих ног, среди разных связок и укладок, поданную ей Власом ее
третью, самую любимую, собачку, крохотного рыженького шпица
Тутика, с которым княгиня никогда не расставалась. Тутик был в
зеленом шелковом одеяльце и с розовым бантиком на мохнатом
затылке.
- Да и надоел же ты мне с твоим неуменьем, старый чурбан! -
сердито крикнула своему любимому слуге княгиня Шелешпанская. -
Мечешься, суетишься как угорелый, а все без толку.
- А если бы вы, ваше сиятельство, знали, как вы-то мне надоели! -
не стерпев и мрачно захлопывая дверцы, ответил Влас.
- Как видишь! - с горечью, по-французски, произнесла княгиня,
укоризненно указывая на грубияна Авроре, точно та была виной его
дерзкой выходки. - Вот ныне судьба князей Шелешпанских! Они меня
в гроб уложат... Где мои капли?..
- Пошел! - крикнул кучеру Влас, важно усевшись на козлы и с
суровым упреком поглядывая на алебастровых львов, украшавших
высокие ворота княгинина дома.
Свежий осенний ветер весело играл ливрейными воротниками на
плотной и красной от досады шее Власа.
- Уехали, ангелы, - обратилась к дворнику Карпу, стоявшему у
ворот, одна из богомолок, кланяясь вслед уезжавшей княгине и
пряча полученную от нее подачку, - а нам, бедным, одна царица
небесная в защиту. Гонит лютый враг... Воздушным плетнем
обнесемся, небом в пустыне прикроемся.
Бледнолицый, с пегим лицом Карп, мрачно взглянув на спины
уходивших богомолок, злобным размахом запер ворота. Зеленая крыша
дома княгини с бельведером поверх ее и со львами на воротах
скрылась за соседними опустелыми домами. Тяжелый венский дормез,
с форейтором, шестериком вороных, медленно выехал, погромыхивая,
из Бронной на Тверской, также опустевший бульвар, к Кремлю и
далее - в Рогожскую заставу. Тропинин, с утра в вицмундире под
плащом и в форменной треуголке, проводил путниц на наемных
дрожках до заставы. Улицы за Яузой были переполнены отъезжавшими
и уходившими. Город, узнав в тот день потрясающие подробности о
Бородинской битве, окончательно опустел.
XVI
Настало второе сентября.
В Москву днем и ночью подходили подводы,
наполненные тысячами раненых. "Кровавое Бородино" вдвигалось в
московские улицы со Смоленской дороги, в то время как по
Владимирской, Рязанской и Тульской уезжали, тесня друг друга,
разновидные кареты, коляски, брички и телеги с последними
убегающими москвичами. Разнеслась весть, что русская армия, после
Бородинского боя, отступает к древней столице. Все ждали новой и
окончательной битвы у ворот Москвы. Близ Воробьевых гор
Перовскому и другим колонновожатым велели произвести съемку
местности, и здесь действительно начали было даже возводить
земляные укрепления для редутов. Но после совета, происходившего
накануне в подмосковной деревушке Филях, Кутузов решил, для
спасения России, сдать Москву без боя. Русские войска,
направляясь со Смоленской дорога на Рязанскую, стали проходить
через Москву. Неприятельская армия следом за ними приближалась к
Дорогомиловской заставе. Под городом слышалась перестрелка
передовой французской цепи с казаками и уланами русского
арьергарда. Лихой и храбрый начальник этого арьергарда,
"крылатый", как его звали, Милорадович, с целью облегчить
отступление русским отрядам и дать выйти из города последним
жителям и обозам, объявил столь же лихому и отважному вождю
французского авангарда, итальянскому королю Мюрату, что, если
французы на время не приостановятся, их встретит бой на штыках и
ножах в каждой улице и в каждом доме Москвы. Мюрат заключил с
Милорадовичем словесное, до ночи, перемирие. Перестрелка на время
прекратилась. Французские полки, в виду уже развернувшейся перед
ними Москвы, замедлили наступление. Вышедший благополучно из
Бородинского боя Перовский сумрачно ехал верхом сзади
Милорадовича с другим офицером, черноволосым и с ямочками на
румяных щеках Квашниным. Он сгорал нетерпением скорее достичь
города и узнать, где его невеста и что сталось с Митей Усовым,
отправленным с боя под Осмой в Москву. В ожидании радостного
свидания с Авророй, - почем знать, может быть, она еще в Москве?
- Базиль, при помощи денщика, успел на последнем ночлеге в Филях
достать из вьюка и надеть уцелевшее чистое белье, тонкую рубашку
с кружевными манжетами и белый пикейный камзол, умылся и даже
побрился. Его донской серый конь был также в порядке и не
заморен. Но какое-то необъяснимое, гнетущее чувство волновало и
раздражало Базиля. Ему показалось, что его денщик, въехавший в
Москву ранее с его вьюками, был под хмельком, и он соображал, не
обронил бы он вьюка с походною шкатулкой, где хранились дорогие
ему сувениры. Квашнин, товарищ по учению и ровесник Мити Усова,
был в лучшем настроении духа. Добрый, привлекательного нрава
товарищ и словоохотливый собеседник, Квашнин, так же, как и
Перовский, был накануне с Милорадовичем в Филях, где происходил
важный военный совет и где у квартиры светлейшего он удостоился
не только видеть всех главных генералов армии и штаба
главнокомандующего, но и наслышаться любопытнейших, военных и
политических, суждений и вестей, которые впоследствии стали
достоянием истории.
- Битва гигантов! Так, а не иначе отныне будут называть Бородино!
- сказал Квашнин, краснея от собственного выспреннего выражения и
поглаживая короткими пухлыми пальцами усталого и взмыленного
своего коня. - А я, Василий Алексеевич, прибавлю, битва шести
Михаилов...
- Это почему? - спросил рассеянно Перовский, вглядываясь сквозь
шеренги драгун в очертания недалекой Поклонной горы и стараясь
угадать то поле, где он, так еще недавно, скакал на прогулке с
Авророй, ее сестрой и Митей Усовым.