Анонс
Действие романа разворачивается в Казахстане в зловещем 1937 году. Молодой специалист приезжает из Москвы работать в город Верный, который,
по словам первого встреченного человека, старика-сторожа, построил знаменитый архитектор Зенов. Именно спроектированные им здания выдержали
десятибалльное землетрясение. Это целый фундаментальный трактат, который был нужен писателю для того, чтобы передать свое ощущение
преемственности жизни и культуры, вписать историю хранителя древностей Зыбина в культурную историю города и страны. Ведь состояние
послереволюционной культуры - одна из главных тем романа.
Памяти Файзулы Турумова, героически погибшего 22 июня 1941 года
в Брестской крепости, с почтением и благодарностью за его подвиг
посвящает автор.
Теперь, наконец, мы оживаем, однако по природе человеческой
лекарства действуют медленнее, чем болезни, и как тела наши растут
медленно, а разрушаются быстро, так и таланты легче задушить, чем
породить или даже оживить, ибо и бездействие тоже имеет свою сладость,
и праздность, ненавистная сначала, тоже становится приятною.
Что же сказать, если в продолжение пятнадцати лет - великая часть
жизни человеческой! - столько народу погибло по разным
обстоятельствам, а даровитейшие по жестокости Вождя! - мы, немногие
уцелевшие, пережили не только себя, но и других: ведь из нашей жизни
исторгнуто столько лет, в течение которых молодые молча дошли до
старости, а старики почти до самых границ человеческого возраста".
Тацит. Жизнь Агриколы, 3
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Впервые я увидел этот необычайный город, столь непохожий ни на один из городов в мире, в 1933 году и помню, как он меня тогда удивил.
Выезжал я из Москвы в ростепель, в хмурую и теплую погодку. То и дело моросил дождичек, и только-только начали набухать за заборами, на
мокрых бульварах и в бутылках на подоконниках бурые податливые почки. Провожали меня с красными прутиками расцветшей вербы, потешными желтыми и
белыми цветами ее, похожими на комочки пуха. Больше ничего не цвело. А здесь я сразу очутился среди южного лета. Цвело все, даже то, чему вообще
цвести не положено - развалившиеся заплоты (трава
била прямо из них), стены домов, крыши, лужи под желтой ряской, тротуары и мостовые.
Час стоял ранний, дорога предстояла дальняя. От станции до города меня довезли, а по городу надо было идти пешком> Но Алма-Ата спала,
спросить дорогу было не у кого, и я двинулся наугад. Просто потому пошел, что лучше все-таки идти, чем стоять. Шел, шел, шел - прошел километра
три и понял, что кружу на одном месте. Главное - не за что зацепиться глазом, все одинаково: глинобитные заборы, за ними аккуратные мазанки,
редко белые, все больше синие и зеленые (потом я узнал, что здесь в белила хозяйки добавляют купорос); крепкие сибирские избы из кругляка, не
закрытые, а прямо-таки забитые деревянными ставнями с черными болтами, кое-где рабочие бараки и желтые двухэтажные здания железнодорожного типа
- с лестницами, балконами, застекленными террасами (только закончен Турксиб).
И все это одинаково захлестнуто, погружено до крыш в сады. Сады
везде. Один сад рос даже на мостовой: клумбы, газон, небольшой бетонный фонтанчик. Желтые тюльпаны, красные и сизые маки и тот необыкновенный
цветок с черными глянцевитыми листьями, не то багровый, не то красно-фиолетовый, который алмаатинцы приносят из-под ледников и зовут ласково и
почтительно по имени и отчеству - Марья Коревна (марьин корень, очевидно).
В другом месте, тоже прямо на мостовой, мне повстречалась рощица белых акаций. Просто повернул я за угол - и вдруг выбежала навстречу целая
семья высоких, тонких, гибко изогнутых деревьев. "Восточные танцовщицы", - подумал я. И они в самом деле всем - лакированными багровыми иглами,
перламутровыми сережками (точь-в-точь морские ракушки), кистями белых цветов (точь-в-точь свадебные покрывала), этой необычайной гибкостью
напоминали танцующих девушек. От деревьев исходил сладкий, пряный запах, и он был так тяжел, что не плыл, а стоял в воздухе. Солнце еще не
встало, а под акациями уже трубили шмели и кружили большие белые бабочки.
Здесь я увидел, что зелень в этом городе расположена террасами, первый этаж - вот эти акации. Над акациями фруктовые сады, над садами
тополя, а над тополями уже только горы да горные леса на них. Вот сады-то меня и путали больше всего: поди-ка разберись, где ты находишься, если
весь город один сплошной сад, - сад яблоневый, сад урючный, сад вишневый, сад миндальный - цветы розовые, цветы белые, цветы кремовые.
А над садами тополя. Потом я узнал - они и есть в городе самое главное. Без них ни рассказать об Алма-Ате, ни подумать о ней невозможно.
Они присутствовали при рождении города. Еще ни улиц, ни домов не было, а они уже были.
Весь город, дом за домом, квартал за кварталом, обсажен тополями. Нет такого окна в городе, высунувшись из которого ты не увидел бы прямо
перед собой белый блестящий или черный морщинистый ствол. От Алма-Аты до Ташкента проходит большая дорога - день и ночь по ней мчатся грузовики.
Но называется она не улица, не шоссе, не дорога, а просто - аллея. "Ташкентская аллея", - говорят алмаатинцы. И в самом деле, огромный
сотнекилометровый тракт - всего-навсего только одна большая тополевая аллея.
Алма-атинский тополь - замечательное дерево. Он высок, прям и всегда почти совершенно неподвижен. Когда налетает буран, другие деревья,
гудя, гнутся в дугу, а он едва-едва помахивает вершиной. Не дерево, а колоссальная триумфальная колонна на площади (не забудьте, каждому из этих
великанов по доброй сотне лет). Но нет дерева более живого и говорливого, чем тополь. От самых корней до вершин он полон живой мелкой листвой,
шумит, пульсирует, переливается серебром и чернью.
А над тополями уже горы.
Отроги Тянь-Шаньского хребта. "Кажется, что два мощных сизых крыла распахнулись над городом - держат его в воздухе и не дают упасть. Но в
то далекое утро сизыми эти крылья казались мне только снизу - там, где залегали дремучие горные боры, - вершины же их были нежно-розовыми. Кто
был на Каспии, тот знает: вот так на заре горят чайки, когда они пролетают над водой.
Я стоял, смотрел на горы, на тополя, на белые акации под ними и думал: куда же идти, ведь здесь никогда не найдешь дорогу. Встало солнце, и
хотя люди еще спали за замками, ставнями, болтами и решетками - город уже проснулся. С час как бойко шла перекличка петухов. Горланили - один
бойчее другого - все дворы города.