Теперь он годился уже на все случаи, - как и библия.
x x x
Я прибирал свою комнату и украшал ее. Днем я созвонился с Патрицией Хольман. Она болела, и я не видел ее почти неделю. Мы условились
встретиться в восемь часов; я предложил ей поужинать у меня, а потом пойти в кино.
Парчовые кресла и ковер казались мне роскошными, но освещение портило всT.
Рядом со мной жили супруги Хассе. Я постучал к ним, чтобы попросить настольную лампу. Усталая фрау Хассе сидела у окна. Мужа еще не было.
Опасаясь увольнения, он каждый день добровольно пересиживал час-другой на работе. Его жена чем-то напоминала больную птицу. Сквозь ее
расплывшиеся стареющие черты всT еще проступало нежное лицо ребенка, разочарованного и печального.
Я изложил свою просьбу. Она оживилась и подала мне лампу.
- Да, - сказала она, вздыхая, - как подумаешь, что если бы в свое время...
Я знал эту историю. Речь шла о том, как сложилась бы ее судьба, не выйди она за Хассе. Ту же историю я знал и в изложении самого Хассе. Речь
шла опять-таки о том, как бы сложилась его судьба, останься он холостяком.
Вероятно, это была самая распространенная история в мире. И самая безнадежная.
Я послушал ее с минутку, сказал несколько ничего не значащих фраз и направился к Эрне Бениг, чтобы взять у нее патефон.
Фрау Хассе говорила об Эрне лишь как об «особе, живущей рядом». Она презирала ее, потому что завидовала. Я же относился к ней довольно
хорошо.
Эрна не строила себе никаких иллюзий и знала, что надо держаться покрепче за жизнь, чтобы урвать хоть немного от так называемого счастья. Она
знала также, что за него приходится платить двойной и тройной ценой. Счастье - самая неопределенная и дорогостоящая вещь на свете.
Эрна опустилась на колени перед чемоданом и достала несколько пластинок.
- Хотите фокстроты? - спросила она.
- Нет, - ответил я. - Я не танцую.
Она подняла на меня удивленные глаза:
- Вы не танцуете? Позвольте, но что же вы делаете, когда идете куда-нибудь с дамой?
- Устраиваю танец напитков в глотке. Получается неплохо.
Она покачала головой:
- Мужчине, который не умеет танцевать, я бы сразу дала отставку.
- У вас слишком строгие принципы, - возразил я. - Но ведь есть и другие пластинки. Недавно я слышал очень приятную - женский голос... что-то
вроде гавайской музыки...
- О, это замечательная пластинка! «Как я могла жить без тебя!» Вы про эту?
- Правильно!.. Что только не приходит в голову авторам этих песенок! Мне кажется, кроме них, нет больше романтиков на земле.
Она засмеялась:
- Может быть и так. Прежде писали стихи в альбомы, а нынче дарят друг другу пластинки. Патефон тоже вроде альбома. Если я хочу вспомнить
что-нибудь, мне надо только поставить нужную пластинку, и всT оживает передо мной.
Я посмотрел на груды пластинок на полу:
- Если судить по этому, Эрна, у вас целый ворох воспоминаний.
Она поднялась и откинула со лба рыжеватые волосы. - Да, - сказала она и отодвинула ногой стопку пластинок, - но мне было бы приятнее одно,
настоящее и единственное...
Я развернул покупки к ужину и приготовил всT как умел. Ждать помощи из кухни не приходилось: с Фридой у меня сложились неважные отношения.
Она бы разбила что-нибудь. Но я обошелся без ее помощи. Вскоре моя комната преобразилась до неузнаваемости - она вся сияла.
Но я обошелся без ее помощи. Вскоре моя комната преобразилась до неузнаваемости - она вся сияла. Я смотрел на кресла,
на лампу, на накрытый стол, и во мне поднималось чувство беспокойного ожидания.
Я вышел из дому, хотя в запасе у меня оставалось больше часа времени. Ветер дул затяжными порывами, огибая углы домов. Уже зажглись фонари.
Между домами повисли сумерки, синие, как море. «Интернациональ» плавал в них, как военный корабль с убранными парусами. Я решил войти туда на
минутку.
- Гопля, Роберт, - обрадовалась мне Роза.
- А ты почему здесь? - спросил я. - Разве тебе не пора начинать обход?
- Рановато еще.
К нам неслышно подошел Алоис.
- Ром? - спросил он.
- Тройную порцию, - ответил я.
- Здорово берешься за дело, - заметила Роза.
- Хочу немного подзарядиться, - сказал я и выпил ром.
- Сыграешь? - спросила Роза. Я покачал головой:
- Не хочется мне сегодня, Роза. Очень уж ветрено на улице. Как твоя малышка?
Она улыбнулась, обнажив все свои золотые зубы:
- Хорошо. Пусть бы и дальше так. Завтра опять схожу туда. На этой неделе неплохо подзаработала: старые козлы разыгрались - весна им в голову
ударила.
Вот и отнесу завтра дочке новое пальтишко. Из красной шерсти.
- Красная шерсть - последний крик моды.
- Какой ты галантный кавалер, Робби.
- Смотри не ошибись. Давай выпьем по одной. Анисовую хочешь?
Она кивнула. Мы чокнулись.
- Скажи, Роза, что ты, собственно, думаешь о любви? - спросил я. - Ведь в этих делах ты понимаешь толк.
Она разразилась звонким смехом. - Перестань говорить об этом, - сказала она, успокоившись. - Любовь! О мой Артур! Когда я вспоминаю этого
подлеца, я и теперь еще чувствую слабость в коленях. А если по-серьезному, так вот что я тебе скажу, Робби: человеческая жизнь тянется слишком
долго для одной любви.
Просто слитком долго. Артур сказал мне это, когда сбежал от меня. И это верно.
Любовь чудесна. Но кому-то из двух всегда становится скучно. А другой остается ни с чем. Застынет и чего-то ждет... Ждет, как безумный...
- Ясно, - сказал я. - Но ведь без любви человек - не более чем покойник в отпуске.
- А ты сделай, как я, - ответила Роза. - Заведи себе ребенка. Будет тебе кого любить, и на душе спокойно будет.
- Неплохо придумано, - сказал я. - Только этого мне не хватало!
Роза мечтательно покачала головой:
- Ах, как меня лупцевал мой Артур, - и все-таки, войди он сейчас сюда в своем котелке, сдвинутом на затылок... Боже мой! Только подумаю об
этом - и уже вся трясусь!
- Ну, давай выпьем за здоровье Артура.
Роза рассмеялась:
- Пусть живет, потаскун этакий!
Мы выпили.
- До свидания, Роза. Желаю удачного вечера!
- Спасибо! До свидания, Робби!
x x x
Хлопнула парадная дверь.
- Алло, - сказала Патриция Хольман, - какой задумчивый вид!
- Нет, совсем нет! А вы как поживаете? Выздоровели? Что с вами было?
- Ничего особенного. Простудилась, потемпературипа немного.
Она вовсе не выглядела больной или изможденной. Напротив, ее глаза никогда еще не казались мне такими большими и сияющими, лицо порозовело, а
движения были мягкими, как у гибкого, красивого животного.