Глава 9
ЧЕРНЫЙ ВСАДНИК
Максим прикрыл за собой калитку, поглядел вперед и окаменел. Из-за кустов шиповника к нему медленно шел хозяйский волкодав - задумчивый и
тихий, с печальными красными глазами; изо рта у него свисало несколько блестящих, как бриллиантовые подвески, нитей слюны, из-за чего он слегка
напоминал заколдованную принцессу. Волкодав с сомнением поглядел на максимову красную пилотку с желтой кисточкой и жирной шариковой надписью
“Viva Duce Mussolini” и уже открыл пасть, чтобы гавкнуть, но увидел высокие офицерские сапоги, которые Максим тщательно начистил утром, и
несколько успокоился.
- Банзай! - крикнула простоволосая женщина в халате, появляясь из-за кустов вслед за собакой. - Банзай!
- Банзай! - радостно крикнул Максим в ответ, но то, что он принял за неожиданный и тем более прекрасный духовный резонанс, оказалось
недоразумением - женщина не приветствовала его, как он решил в первый момент, а звала собаку. Максим звучно кашлянул в кулак и подумал, что он
всегда ошибается в людях, думая о них слишком хорошо.
- Я извиняюсь, - сказал он поставленным баритоном, - а Никита дома?
Хозяйка не отвечая потащила оглядывающуюся собаку назад. Максим деликатно постучал в окно, затянутое изнутри рулонной фольгой. В фольге
приоткрылся маленький квадратик черноты, и в нем появился внимательный глаз с сильно расширенным зрачком. Потом квадратик закрылся, и из-за
расположенной у окна двери донесся скрежет отодвигаемой тумбочки. В щели появилось увитое редкой волнистой бородкой бледное лицо Никиты. Сначала
Никита поглядел за Максима, и только убедившись, что никого и ничего больше за дверью нет, снял цепочку.
- Заходи, - сказал он.
Максим вошел. Пока Никита запирал дверь и придвигал к ней тумбочку, Максим огляделся. Никаких изменений в обстановке не произошло, только
появился где-то подобранный Никитой стенд “Средства воздушной агрессии империализма”, покрытый большими черно-белыми фотографиями самолетов, -
он стоял прислоненный к груде слежавшегося хлама, в котором Максиму удалось идентифицировать только несколько старых подрамников. Лежащий у
стены матрас, на котором Никита спал, был накрыт несколькими одеялами, а поверх них была расстелена газета с целой горой плана, который Максим
по темно-зеленому с рыжеватинкой цвету классифицировал как сильно пересушенную северо-западную чуйку урожая конца прошлой весны; куча выглядела
солидной, примерно на два стакана и семь кораблей, и Максим ощутил простую и спокойную радость бытия, перешедшую затем в чувство уверенности не
только в завтрашнем дне, но и как минимум в двух следующих неделях. Рядом с газетой лежали большая лупа, лист бумаги, на котором зеленели
какие-то точки, и любимая никитина книга “Звездные корабли”, раскрытая посредине.
- У тебя папиросы есть? - спросил Никита.
Максим кивнул и вынул из кармана пачку “Казбека”.
- Задуй тогда сам, - сказал Никита, взял лупу и склонился над листом.
Максим присел на корточки возле газеты и распечатал папиросы. Черный всадник на пачке тревожил его душу, и Максим, вынув несколько штук,
спрятал пачку назад в карман.
Максим присел на корточки возле газеты и распечатал папиросы. Черный всадник на пачке тревожил его душу, и Максим, вынув несколько штук,
спрятал пачку назад в карман. Взяв папиросу, он повернул ее набитой частью в сторону стенда и сильно дунул в мундштук. Табачная пробка вылетела
из бумажного цилиндра и с силой ударила в один из черных самолетов - прочитав подпись, Максим понял, что попал в бомбардировщик Б 52
“Стратофортресс” с подвешенной ракетой “Хаунд Дог”.
- Цель уничтожена, - прошептал он, зажал папиросу в губах, наклонился над кучей плана и стал засасывать его в гильзу.
Никита, признанный мастер пневмозабивки, смотрел на деятельность Максима мрачно и даже немного брезгливо, но никак ее не комментировал.
Он был сторонником несколько другой техники, при которой в голове папиросы сохранялось немного табаку, - дело было не столько в том, что при
такой методике план не попадал в рот, сколько в преемственности по отношению к поколению шестидесятников, которых Никита очень уважал, а Максим,
как и все постмодернисты, не ставил ни во что, - поэтому, забивая косяк, он просто перекручивал папиросную бумагу у начала картонного мундштука,
в результате чего получалась так называемая “бестабачная пятка”.
Задув три косяка, Максим протянул один Никите, вторым вооружился сам и чиркнул спичкой.
- Хороший, - сказал он, затянувшись два раза, - но все-таки не план Маршалла. Ближе к тайному плану мирового сионизма, а?
- Я бы не сказал, - отозвался Никита. - Скорее, ленинский план вооруженного восстания.
- А, - встрепенулся Максим, - вроде того, который он в Разливе выращивал и морячкам давал?
- Ну. Еще был план ГОЭЛРО.
- ГОЭЛРО? - переспросил Максим. - Который на прошлой неделе курили? Не очень мне понравился. От него потом желтые круги перед глазами.
- Еще там был ленинский кооперативный план, - бормотал Никита, - план индустриализации и план построения социализма в отдельно взятой
стране.
- А где “там” - там, где ты брал, или у Ленина?
- Да, - сказал Никита.
- А шалаш, - догадался Максим, - так назывался, потому что весь из шалы был сделан!
- Но плана Маршалла там не было, - заключил Никита.
Планом Маршалла назывался один удивительный сорт с Дальнего Востока, который в прошлом году проходил на дальней периферии никитиного
мира, там, где уже начинались сложные уголовные расклады и за траву намного охотнее брали патроны для “Макарова”, чем деньги. Плана Маршалла
перепало совсем немного, но он так запомнился, что каждую новую партию неизбежно сравнивали с ним.
Добив косяк, Никита взял лупу и склонился над листом бумаги, усеянным зелеными точками.
- Что это ты разглядываешь? - поинтересовался Максим.
- А это конопляные клопы, - сказал Никита.
- Какие конопляные клопы?
- Никогда не видел? - меланхолично спросил Никита. - Ну так посмотри.
Максим переместился поближе к листу бумаги. На нем лежали обломки сухой конопли примерно одного размера, миллиметра два-три длиной,
состоявшие из черенка листа и миллиметрового отрезка ножки, - поэтому все они были одинаковой треугольной формы.