Потом выступила автобусная дверь, сразу за которой
Сережа откопал яблочный огрызок и мятую карту Нью-Йорка.
Началась новая жизнь. Долгое время Сережа выкапывал из земли в основном пустые консервные банки, зачерствелые ломтики пиццы и старые
“Ридерз дайджесты”, но он приготовился к упорному труду и не ждал небесной манны, тем более что с небом было напряженно. Со временем он стал
находить и деньги. Их было, конечно, куда меньше, чем когда-то попадалось бабок, и встречались они далеко не пачками, но Сережа не унывал. Из
стен тоннеля часто выступали огромные пластиковые мешки с мусором и черные руки, протягивающие ему то маленькие пакетики кокаина, то приглашения
на религиозные лекции, но Сережа старался не обращать на это внимания, больше улыбаться и быть оптимистом.
Постепенно мусора вокруг стало меньше, а в одно тихое утро, с трудом прокапывая ход меж корней старой липы, Сережа обнаружил маленькую
зеленую карточку - произошло это через день после того, как он узнал второе главное американское слово “у-упс” (первое, “бла-бла-бла”, ему
сказал по секрету еще Гриша). Он понял, что теперь сможет найти работу, и действительно - не прошло и пары дней, как вскоре после завтрака
Сережа выкопал металлическое табло с горящим словом “work”, взволнованно сглотнул слюну и взялся за дело. Новая работа оказалась очень похожей
на старую, только кульман был другой, наклонный, и появлявшиеся из стен лица сослуживцев говорили по-английски. С энергичной улыбкой прокопав от
обеда до табло со словами “don't work” (ему давно уже удалось соединить в одно целое пространство и время), он понял, что рабочий день окончен.
Теперь Сережа откапывал указатели “work” и “don't work” каждый день, а кроме них стал регулярно натыкаться на одни и те же блестящие
дверные ручки, ступеньки и предметы быта вроде кондиционера, гудение которого было вездесущим и слегка напоминало ему вой московской вьюги,
комплекта японской электроники, сковородок и кастрюль, из чего сам собой напрашивался вывод, что он теперь живет в собственной квартире.
Работа была совсем не сложной - надо было переводить старые синьки в компьютерный код, чем, кроме Сережи, занималось еще несколько
сослуживцев. Обычно с утра они начинали длинный неспешный разговор на английском, в котором Сережа постепенно научился участвовать. Общение с
сослуживцами было для Сережи, безусловно, очень благотворным. Его манера ползти стала более уверенной, и скоро он заметил, что опять пользуется
полупрозрачными коричневыми лапками, о которых успел позабыть со времени своей прошлой работы. Он снова отпустил усы (теперь они были с заметной
сединой), но не для того, чтобы слиться с окружающими, которые большей частью тоже были усатыми, а наоборот, чтобы придать своему облику такую
же неповторимую индивидуальность, какой обладали они все.
Прошло несколько лет, заполненных мерцанием указателей “work” - “don't work”. За это время Сережа успел обжиться и выкопал множество
полезных предметов - машину, огромный телевизор и даже бачок с приспособлением для дистанционного слива воды. Иногда днем, оказавшись на работе,
он раскапывал окно своей конторы, и, не обращая внимания на врывающуюся оттуда духоту, выставлял наружу руку с дистанционным спускателем и
нажимал на черную кнопку с изображением водопада. Ничего вроде бы не происходило, но он знал, что примерно в двух милях, там, где расположена
его квартира, ревущий вихрь голубоватой воды накатывается на прохладные стенки унитаза.
Ничего вроде бы не происходило, но он знал, что примерно в двух милях, там, где расположена
его квартира, ревущий вихрь голубоватой воды накатывается на прохладные стенки унитаза. Правда, один раз Сережа по ошибке нажал кнопку “reset” и
потом три дня отмывал пол, потолок и стены, но зато после скандала с низеньким скарабеем, назвавшимся его лендлордом, он стал относиться к
квартире как к живому существу, тем более что ее название - “Ван Бедрум” - всегда казалось ему именем голландского живописца. Кроме того, он
начал внимательно читать инструкции.
Иногда Сережа откапывал собачий поводок, из чего делал вывод, что гуляет с собакой. Саму собаку он никогда не раскапывал, но однажды, по
совету журнала “Health Week”, отвел ее к ветеринару-психоаналитику. Тот некоторое время перелаивался с невидимой собакой за тонким слоем земли,
а потом Сережа услышал от него такое, что сразу же привязал поводок к торчащему из земляной стены бамперу грузовика из другого штата, огляделся
(никого вокруг, естественно, не было) и торопливо пополз прочь.
По выходным он дорывался до парома на Нью-Джерси, раскапывал небольшое окошко в здании, где продавали билеты, и, вспоминая детство,
подолгу смотрел на далекую белую статую Свободы, символ равнокрылых возможностей, - последние лучи заката окрашивали терновый венец на ее голове
в морковный цвет, и она казалась огромной пожилой снегурочкой.
У Сережи появилась близкая женщина, которую он откопал целиком, чтобы изредка говорить с ней о сокровенном, а сокровенного к этому
времени у него набралось довольно много.
- Ты веришь, - спрашивал он, - что нас ждет свет в конце тоннеля?
- Это ты о том, что будет после смерти? - спрашивала она. - Не знаю. Я читала пару книг на эту тему. Действительно, пишут, что там
какой-то тоннель и свет в конце, но, по-моему, все это чистое бла-бла-бла.
Рассказав ей, что он когда-то чуть было не стал тараканом в далекой северной стране, Сережа вызвал у нее недоверчивую улыбку; она
сказала, что он совершенно не похож на выползня из России.
- Ты по виду типичный американский кокроуч, - сказала она.
- У-упс, - ответил Сережа.
Он был счастлив, что ему удалось натурализоваться на новом месте, а слово “кокроуч” он понял как что-то вроде “кокни”, только на нью-
йоркский лад, - но все же после этих слов в его душе поселилось не совсем приятное чувство. Однажды, довольно сильно выпив после работы, Сережа
раскопал свою квартиру, прорыл ход к зеркалу и, взглянув в него, вздрогнул. Оттуда на него смотрела коричневая треугольная головка с длинными
усами, уже виденная им когда-то давно. Сережа схватил бритву, и, когда мыльный водоворот унес усы в раковину, на него глянуло его собственное
лицо, только уже совсем пожилое, даже почти старое. Он начал остервенело копать прямо сквозь зеркало, разлетевшееся на куски под его лапами, и
вскоре отрыл несколько предметов, из которых следовало, что он уже на улице, - это были сидящий на табурете пожилой кореец (его лавка обычно
начиналась в двух метрах под табуреткой) и табличка с надписью “29 East St.”. Окорябавшись о ржавую консервную банку, он принялся быстро и
отчаянно рыть вперед, пока не оказался в пласте сырых глинистых почв где-то в районе Гринвич Виллидж, среди уходящих далеко вниз фундаментов и
бетонных колодцев.