- А мы, по-твоему, где живем? На потолке, что ли? - грубо отозвалась она.
- Смотри, - с угрозой сказала Марина, еле удерживая взгляд на коконе, - вернешься вся ободранная, яиц в подоле принесешь - на порог тебя
не пущу.
- Ну и не надо, - отвечала Наташа.
Она уже разорвала стенку кокона, и вместо скромного муравьиного тельца с четырьмя длинными крыльями Марина увидела типичную молодую муху
в блядском коротеньком платьице зеленого цвета с металлическими блестками. Наташа была, конечно, красива - но совсем не целомудренной и
быстрорастворимой красотой муравьиной самки. Она выглядела крайне вульгарно, но в этой вульгарности было нечто завораживающее и притягательное,
и Марина поняла, что мордастый мужчина из французского фильма, случись ему выбирать между Мариной, какой она была в молодости, и Наташей, выбрал
бы, несомненно, Наташу.
- Проститутка! - выпалила Марина, чувствуя, как к оскорбленным родительским чувствам примешивается женская ревность.
- Сама проститутка, - не оборачиваясь, отозвалась Наташа, занятая своей прической.
- Ты... Ах ты... - зашипела Марина, - на мать... Прочь из моего дома! Слышишь, прочь!
- Сейчас сама уйду, - сказала, заканчивая туалет, Наташа. - Больно надо.
- Немедленно! - закричала Марина. - Какими словами на мать! Прочь отсюда!
- И баян мне твой надоел, старая дура, - бросила Наташа. - Сама на нем играй, пока не подохнешь.
Марина уронила голову на сено и в голос зарыдала. Она ожидала, что через несколько минут Наташа опомнится и приползет извиняться, и даже
решила не извинять ее сразу, а некоторое время помучить, но вдруг услышала звяканье врезающегося в землю совка.
- Наташа, - закричала она, чудовищным усилием поворачивая голову, - что ты делаешь!
- Ничего, - ответила Наташа, - наружу выбираюсь.
- Так вон ведь выход! Ты что, хочешь все разрушить, что мы с отцом построили?
Наташа не ответила - она продолжала сосредоточенно копать и, какие бы материнские проклятия ни обрушивала на ее голову Марина, даже не
оборачивалась. Тогда Марина, как могла, приблизила голову к черной дыре в стене и завопила:
- Помогите! Люди добрые! Милиция!
Но ответом ей было только далекое завывание ледяного ветра.
- Спасите! - опять заорала Марина.
- Да чего ты орешь, - тихо сказала из-под потолка Наташа, - во-первых, добрых людей там нет, а во-вторых, все равно никто не услышит.
Марина поняла, что дочь права, и впала в оцепенение. Под потолком мерно позвякивал совок, так продолжалось час или два, а потом в камеру
упал солнечный луч и ворвался полный забытых запахов свежий воздух; Марина вдохнула его и неожиданно поняла, что тот мир, который она считала
навсегда ушедшим в прошлое вместе с собственной юностью, на самом деле совсем рядом и там началась осень, но еще долго будет тепло и сухо.
- Пока, мама, - сказала Наташа.
“Улетает”, - поняла наконец Марина и закричала:
- Наташа! Сумку хоть возьми!
- Спасибо! - крикнула сверху Наташа, - я взяла!
Она чем-то прикрыла прорытую наверх дыру, и в камере опять стало темно и холодно, но тех нескольких секунд, пока светило солнце, хватило
Марине, чтобы вспомнить, как все было на самом деле в тот далекий полдень, когда она шла по набережной и жизнь тысячью тихих голосов,
доносящихся от моря, из шуршащей листвы, с неба и из-за горизонта, обещала ей что-то чудесное.
- Пока, мама, - сказала Наташа.
“Улетает”, - поняла наконец Марина и закричала:
- Наташа! Сумку хоть возьми!
- Спасибо! - крикнула сверху Наташа, - я взяла!
Она чем-то прикрыла прорытую наверх дыру, и в камере опять стало темно и холодно, но тех нескольких секунд, пока светило солнце, хватило
Марине, чтобы вспомнить, как все было на самом деле в тот далекий полдень, когда она шла по набережной и жизнь тысячью тихих голосов,
доносящихся от моря, из шуршащей листвы, с неба и из-за горизонта, обещала ей что-то чудесное.
Марина поглядела на стопку газет и с грустью поняла, что это все, что у нее осталось, - точнее, все, что осталось для нее у жизни. Ее
обида на дочь прошла, и единственное, чего она хотела, - это чтобы Наташе повезло на набережной больше, чем ей. Марина знала, что дочь еще
вернется, но знала и то, что теперь, как бы близко к ней ни оказалась Наташа, между ними всегда будет тонкая, но непрозрачная стена - словно то
пространство, где они когда-то играли в магаданские концерты, вдруг разделила доходящая до потолка комнаты глухая желтая ширма.
Глава 14
ВТОРОЙ МИР
- ...избавиться от ощущения, - говорил Митя, стоя с закрытыми глазами в центре площадки под шестом маяка, - что он копает крыльями
пустоту, и из последних сил удерживая себя от догадки, что всю предшествовавшую жизнь он занимался именно этим. Пока вместе с сотнями других
цикад он летел к далекой горе, второй раз в жизни видя мир таким, как он есть, вокруг стемнело и ему стало казаться, что он потерял дорогу -
хотя куда именно он летит, он твердо не знал, - но тут он вспомнил, что стоит между черными кустами терновника и торчащими из земли выветренными
скалами причудливой формы, которые с того места, где он находился, казались просто участками неба без звезд...
Он несколько раз моргнул и слегка надавил на веки пальцами. За ними разлилось слабое голубоватое сияние, но яркой точки, которая сияла
там несколько минут назад, уже не было.
- Все. Больше ничего не вижу, - сказал он. - И сколько все это продолжалось?
Дима пожал плечами.
- Хотя да, - сказал Митя. - Конечно.
- Цикады - наши близкие родственники, - сказал Дима. - Но они живут в совершенно другом мире. Я бы сказал, что это подземные мотыльки.
Там все так же, как у нас, но совсем нет света.
Он повернулся и пошел вверх по тропинке. Митя пошел следом, и через минуту или две они вышли на плоскую площадку между скалами, один край
которой обрывался в пустоту. Отсюда было видно море с широкой лунной дорогой - даже не дорогой, а целой взлетно-посадочной полосой - и еще были
видно дрожащее сияние на берегу.
- Странно, - сказал Митя. - Как будто все то, к чему мы с таким трудом пытаемся всю жизнь вернуться, на самом деле никуда и не исчезало.
Как будто кто-то завязывает нам глаза, и мы перестаем это видеть.
- Хочешь узнать, кто?
- Хочу, - сказал Митя.