- Пес с тобой! Чю читаешь-то?
- "Знамя". - Я показал журнал.
- Молодец! Поможет жить, - одобрил он и поехал по улице, распевая что-то, вихляясь и дергаясь.
Я вошел в буфет. Эстонские и русские рабочие, заполнявшие его, даже не взглянули на меня. Навалившись на высокие столы, они пили пиво и громко говорили что-то друг другу, эстонские и русские слова, и матерились, естественно по-русски. Я взял пива и отошел к ближайшему столику. Кто-то убрал локоть, и я поставил свою кружку на грязный мрамор, прямо о который люди гасили сигареты. На меня смотрел серый глаз, качающийся над кружкой рыжего пива. Парень в морской фуражке внимательно разглядывал меня. Перед ним на газетке лежала горка копчушек.
Он пил пиво, прищурив один глаз, а вторым так и буравил меня.
Такой это был тертый-перетертый паренек, каких можно увидеть в любом месте страны. Заметив, что я не отворачиваюсь, он подвинул ко мне свои копчушки.
- Угощайтесь.
- Благодарю, - я схватил копчушку, оторвал ей голову и мгновенно сжевал.
Парень поставил кружку и спросил в упор:
- Сам-то откуда?
- Москва.
- А я из Пярну, механик по дизелям, - он протянул через стол руку. - Сережка Югов. Ты, друг, пойми меня правильно. Я так считаю, что рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше.
- Правильно, Сережа.
- Образование у тебя высшее?
- Да нет. Я сейчас в киноэкспедицию нанялся, такелажником.
А до этого шоферил в Московской области.
- Много имеешь?
- Мало.
- Слушай, "Гастроном" еще работает. Давай скинемся на полбанки?
- На чекушку пойдет, не больше.
Мы сложились по семьдесят пять копеек, и я побежал в "Гастроном". Бегом я пересек Рыночную площадь, перескочил через металлический барьер и сразу плечом нажал на дверь "Гастронома", которую уже закрывали, выпроваживая последних покупателей.
- Закрыто! - борясь со мной, крикнула из-за стекла тетка в белом халате. - Закрыт магазин, пьяницы проклятые!
- О, мисс, гив ми плиз уан баттл водка! - крикнул я.
Она осмотрела меня и пропустила, приняв за иностранца.
- Вас волен зи? - неожиданно спросила она.
- Литтл баттл водка, - беспомощно жестикулировал я и гремел мелочью. - Это есть чекушка.
- Гопник вы самый настоящий, - разгадала меня тетушка, но бутылку все-таки отпустила.
Бегом, с чекушкой в кармане, восторженным и гулким галопом, как в лучшие годы юности, я пересек площадь и ввалился в буфет.
Я понимал, что это тоже входит в курс моих дурацких инъекций.
Сережа Югов стоял суровый, ни с кем не разговаривал, ни с кем не общался, хранил верность мне, даже пива не трогал. Еще с порога я подал ему ободряющий знак.
- Давай с пивом сольем, - предложил он. - Крепче ударит.
Действительно, ударило крепко. Сережа поднял свой чемоданчик, и мы вышли из буфета. Мы пошли на вокзал - я решил проводить Сережку Югова.
Он шел рядом и что-то мне рассказывал о своей беспечальной жизни, в которой он всегда был вот таким крепышом с прямым позвоночником и расправленными плечами. Тихо шелестели и изредка хлопали его клеши.
Тихо шелестели и изредка хлопали его клеши.
- Я, Валя, на минном тральщике служил, а потом на энском эсминце. Даже в загранку ходил, в Стокгольм с дружественным визитом.
Он посмотрел на меня искоса, поставил чемоданчик на асфальт и вытащил из кармана военный билет. Открыл его и показал мне:
Югов Сергей Иванович, старшина II статьи, - сжатое, как кулак, лицо с выпирающими желваками.
Потом он показал мне карточки жены и дочки и, наконец, паспорт и служебное удостоверение. Я тоже предъявил свои документы, и это еще сильнее сблизило нас.
До отхода его поезда оставалось сорок пять минут, и мы направились в вокзальный ресторан. Решили махнуть рукой на все и потратить еще по два рубля пятьдесят копеек. В ресторане было битком, мы с трудом отыскали места за столом рядом с двумя старшими лейтенантами, врачами.
Это был обычный вокзальный ресторан, шумный, с огромной картиной Налбандяна, с обалдевшими, замученными официантками, с шевелящейся разношерстной толпой, но с оркестром. Оркестр был дурацкий, тоже очень шумный, и странно было слышать в нем трубу с удивительно чистым звуком. Труба, сравнительно молодой отечный человек, видимо, задавала тон в этой компании - они играли мелодии из "Серенады Солнечной долины".
Сережа все смешивал водку с пивом. Вдруг наклонился ко мне:
- Давай скинемся на "Полонез" Огинского?
- Что?
- Давай по полтиннику скинемся на "Полонез" Огинского?
Я сообразил, в чем дело, и выложил полтинник.
- А ты думаешь, они сыграют за полтинник?
- Черт, - задумался Сережа. - Очень хочется послушать.
Вдруг он повернулся к старшим лейтенантам:
- Скинемся на "Полонез" Огинского?
Офицеры уставились на него.
- Скинемся по полтинничку, товарищи старшие лейтенанты?
- Что такое? Ничего не понимаю, - сказал один офицер.
- Я не люблю "Полонез" Огинского, - сказал второй, - в зубах он у меня застрял.
- Что вы, обеднеете от полтинника? - возмутился Сергей. - Фу, какие жадные!
Он встал и пошел к музыкантам. Труба, наклонившись и иронически улыбаясь, кивнула ему и забрала деньги. Сережа вернулся и сел, прикрывшись рукой от офицеров. Те переглянулись недоуменно и смущенно засмеялись.
- Сейчас, - сказал мне Сергей. - Слушай.
И грянул "Полонез" Огинского. Ту-у-у, ту-ру-ру-ру, туру-ра... И вверх и вниз славянская тоска с чудовищным грохотом медных тарелок и чистым звуком презрительной трубы, за рубль серебром волнение Серегиного сердца, и я, хмельной от пива и водки, тоже закрывшись рукой, как мой дружок, взволнованный и гордый тем, что это за мои пятьдесят копеек три минуты славянской тоски из репертуара всех самодеятельных оркестров, всех заводских и сельских клубов, ту-у-у, туру-ру-ру, ту-ру-ра...
А Сережка кивал музыкантам и кивал иногда мне - это он заказал, и он слушал, и он был добр, пусть уж и эти жадные врачи послушают, пусть слушает весь ресторан, надо же - какая музыка!
- Все! Девушка, получите с нас!
Расчет был нелегкий, но вышло по два шестьдесят семь.
Терпимо. Мы обменялись адресами, и Серега поехал в Пярну. Он стоял на подножке вагона, клеши под ветром щелкали об его ноги.
Он кричал:
- Валька, в случ-чего разорись на телеграмму!
Еще одним дружком стало у меня больше.