— Так ему скоро новое сердце понадобится, — заметил я.
Джейк взглянул на меня со странным блеском в глазах, и долгую секунду я не знал, собирается он меня ударить или расцеловать или и то и другое сразу.
— В чем дело? — насторожился я.
— Брателло, — сказал Джейк, — ты всегда будешь работать в возврате кредитов.
На улице пятью этажами ниже играют три маленькие девочки — прыгают через скакалку и распевают песенку:
Если они не заткнутся, я их придушу.
Сто пятнадцатый день на нелегальном положении. Дом, машина, имущество конфискованы в счет накопившихся процентов и пеней. Ну и прекрасно: дом разваливается, машина — жестяная коробка для самоубийц на лысых покрышках, а имущество в основном состоит из разнообразных финтифлюшек, бесполезных, но очень популярных на блошиных рынках. Финансовые средства, арестованные на всех счетах, давно сократились до нуля — алименты пяти бывшим женам быстренько об этом позаботились. Но это пустяки, мне уже не нужные. Все, что требуется, — верная двустволка и мой разношерстный мини-арсенал. Ну и ума чуток, чтобы прожить лишний день.
Мой номер, или клиентский шифр, по осторожному определению Кредитного союза, К029Й66ВЛ. Я никогда не видел свой файл, несмотря на так называемый закон об открытых кредитах, принятый больше десяти лет назад. Всякий раз заявление с просьбой об ознакомлении с моим кредитным досье, которое я подавал работнику архива, терялось, уничтожалось, помещалось не туда или неправильно понималось, и вместо реальных документов мне доставалось ведро крокодиловых слез и куча извинений. Можно было коллекционировать эти прекрасные образцы высокой литературы, клятвенно заверявшие, что информация, несмотря на непредвиденную задержку, вот-вот придет, как Армагеддон, о приближении которого орет какой-то тип на углу.
К сведению опекунов моего несуществующего имущества: в связи с высокой вероятностью того, что я закончу жизнь в лапах сотрудника по возврату биокредитов из нашего же отдела, а тело будет слишком искромсано, чтобы выставлять его для прощания, предлагаю кремировать мой труп, обложив официальными отписками Кредитного союза. Смешать пепел с искусной ложью тех, кто дал мне жизнь и одновременно приблизил смерть, — вряд ли существует более подходящий погребальный обряд.
Биокредитчиками не рождаются, что бы ни болтали по ящику и радио. Старый слоган «Помоги миру помочь себе» в их рекламе звучит так, словно каждый человек рожден убивать. А ведь это искажение истины. Как в любом творчестве, в нашем ремесле можно совершенствоваться. У кого-то действительно есть природный талант, другие, вроде Тони Парка, чересчур поверхностны, но и в нашем деле существует масса нюансов и приемов, которых хватит на толстый учебник.
И все же союз настаивает на мифе «Рожден, чтобы восстановить кредитную справедливость». Буквально вчера я мельком видел газетное объявление, где говорилось: «Освой профессию. Вступай в союз. Следуй собственной судьбе!» Ей-богу, черным по белому — следуй собственной судьбе. Они со своими проповедями прочно обосновались на полпути между духовностью и техницизмом, делая религии точно выверенные реверансы в святилище инжиниринга и кредитов. Дешевый, но эффективный способ привлечь рекрутов. Поддался я. Попался на удочку Джейк. Повелись многие наши товарищи. Причины самые банальные — мы были молоды, глупы и устали от нескончаемой, всех доставшей войны. Хотелось встряхнуться, попробовать что-нибудь новое. Мы и не подозревали, что наступаем на те же грабли, или, точнее, погружаемся в то же самое дерьмо.
III
Короткий тест на знание природы войны.
Солдаты:
а) готовы умереть;
б) хотят умереть;
в) жаждут умереть;
г) все вышеперечисленное;
д) ничего из вышеперечисленного.
В методичке, используемой сегодня в армии, сказано, что правильный ответ — «д». Солдат — всего лишь беспризорник-переросток, призванный выполнять патриотический долг, которого не в состоянии ни постичь, ни оценить своим незрелым мозгом зеленого юнца, а посему не может быть готовым хотеть или даже жаждать сделать что-нибудь со своей ничего не значащей жизнью. Солдат, сказано там, знает о потенциальной возможности погибнуть и верит, что с ним такого никогда не случится. Это священный Грааль вооруженных сил. Готовность, желание и жажда бледнеют рядом с мощью иррациональной, ничем не подкрепленной веры.
Война обошлась с нами как сука.
Мне очень хотелось напечатать эти слова без улыбки, но я не могу. Война не была такой уж сукой, несмотря на то что вы о ней, возможно, слышали. В худшем случае ее можно обозвать охрененной скукотенью, в лучшем — кратковременным выпадением из реальности. Два года жизни в темноте, скрючившись в неестественной, как у йога, позе, впившись глазами в инфракрасный дисплей, изредка подающий признаки жизни — постороннее движение или хоть что-нибудь, выходящее за рамки гребаного порядка. Неудивительно, что мое зрение упало до нижней среднестатистической границы. Знай я наперед, где окажусь сегодня, вставил бы себе искусственные глазные яблоки от «Маршодин» — последней модели, с двухсоткратным увеличением и идеальной цветопередачей, такие милые маленькие шарики.
Конечно, знай я, где буду торчать сегодня, набрал бы себе искорганов на свое слабеющее тело. Не все ли равно, за какую сумму скрываться от Кредитного союза? Что значат еще двенадцать миллионов? Больше одного раза все равно не убьют.
Мама не хотела, чтобы я шел на войну. Папа возразил, что это прекрасная идея. Спасибо, папа. Мама твердила: «Это опасно». Папа заявил: «Война закаляет характер». Спасибо, папа. Мама основывала свое мнение на болтовне с соседками и разнообразных слухах, отец — на собственной твердолобой идеологии. Оба ошибались.
Пример. Кашекианы, персидская семья, жили через улицу. Персами живущие в Америке иранцы стали называть себя после первой ближневосточной кампании. С окончанием первых мелких стычек выходцы с Ближнего Востока сделались мишенью для презрительных замечаний и косых взглядов библиотекарей и упаковщиков товаров в магазинах, считавших, будто они выполняют свой патриотический долг, подвергая остракизму неверных мусульман. Местные предрассудки отделяли «нас» от «них» так же просто, как нож разрезает пирог. И тогда светлые иранские головы придумали перевести свою национальность на родной язык, и через некоторое время люди повеселели и забыли, что персы — это иранцы, а иранцы — те же персы, и магазинные гонения прекратились.
Персы воспряли духом, особенно Кашекианы, которые ничего так не хотели, как смешаться с новой культурой. Старший Кашекиан был копией Джорджа Вашингтона, только посмуглее, и передал неуемный патриотизм потомкам, видимо, генетически. Когда им случалось опорожнять свои патриотические кишки, не сомневаюсь, дерьмо из них выходило красно-бело-синее. По национальным праздникам наша семья сидела на выцветшем складном диване, поедая готовую итальянскую жратву и бездумно пялясь в экран на бесконечные парады, а Кашекианы размахивали флагами, устраивали барбекю и распевали национальный гимн ad nauseam. Отцу пришлось физически удерживать беспокойных соседей от воздвижения миниатюрной горы Рашмор в центре нашего квартала, когда однажды они с особым рвением праздновали День президентов. Америка все еще оставалась гигантской фондюшницей, и персы хотели стать образцовой фетой.
Их сын Грег Кашекиан, на два класса старше меня, был самым типичным американцем, которым только может сделаться перс. Звезда футбольной команды, круглый отличник, король вечеринок и староста класса. Я считал его мудаком, но это расходилось с мнением большинства.