Пока я живу здесь, ни одной женщине не грозит стать вашей жертвой.
— Я никогда больше не полюблю после вас!
— Вы особенно омерзительны, когда затрагиваете эту тему. Ни дать ни взять Генрих Восьмой!
— Как вы смеете сравнивать меня с этим мужланом Тюдором?
— Задайте себе вопрос, почему я смею. Что, по-вашему, вытекает из этого сравнения?
— Это в высшей степени несправедливо. Его мотивы до крайности вульгарны.
— Тогда как ваши столь аристократичны, не так ли?
— Я счастлив слышать это от вас.
— Вы мне отвратительны. Надеюсь, что, оставаясь в этом доме, я хорошенько подпорчу вам жизнь!
— Являясь ко мне в комнату среди ночи, почти голенькой под кимоно, и угрожая мне холодным оружием, вы мне жизнь не отравите, признаюсь вам, как ни жаль.
Молодая женщина в гневе ретировалась, убрала на место нож и, налив себе в кухне стакан молока, выпила его залпом, еле сдерживая раздражение.
«Ужинать с человеком, которому приставила нож к горлу не далее как сегодня ночью, — в этом есть своя прелесть», — подумала Сатурнина, усаживаясь за плексигласовый стол.
— «Круг Гранд Кюве» брют, думается, сегодня будет в самый раз, — сказал дон Элемирио.
— Прекрасно. Вчера вечером мы не пили шампанского. Вы видели, каков был результат.
— А ведь я вам говорил, чтобы вы высказывали ваши желания.
— Я это и сделала. На другой лад.
— Мне безумно понравилось. Остаток ночи я спал как ангел.
Он наполнил фужеры, и они выпили за золото.
— Есть умиротворение, которое может дать только лучшее шампанское, — вздохнула Сатурнина.
— Вы нуждаетесь в умиротворении, бедная детка. Это очень кстати. Я приготовил самое умиротворяющее блюдо на свете: яичницу-болтунью.
— Опять яйца!
— Мы не ели их уже неделю. Я так одержим яйцами, что, дай мне волю, только их бы и ел. В двадцать лет я поставил эксперимент: решил две недели есть яйца ad libitum. Шесть яиц в день ввергали меня в транс. Увы, пришлось прекратить через неделю: на лице высыпали красные аллергические пятна.
Он поставил на стол две глубокие тарелки с очень слабо поджаренной яичницей-болтуньей. Молодая женщина вынуждена была признать, что этот убийца — отменный кулинар.
— Почему вы все делаете наперекосяк?
— Как это?
— В двадцать лет, вместо того чтобы бегать за девушками, вы обжираетесь яйцами. Став взрослым, замораживаете женщин, чтобы сфотографировать.
— Вы все донельзя упрощаете. Хотя в чем-то вы правы, мне бы следовало бегать за девушками в юности. Но это, знаете, было нелегко. Иной раз я пытался заговорить на улице с очаровательными созданиями. Я представлялся — и они уже смеялись. Чтобы не предлагать им сразу пойти ко мне домой, я приглашал их на мессу: это казалось мне уместнее. Они разворачивались и уходили.
— А вы не бывали на праздниках, на вечеринках?
— Бывал. Это было ужасно. Чудовищный шум из колонок. Через полчаса приходилось уносить ноги. Я никогда не понимал, как люди могут выносить этот грохот. Короче говоря, девственность я потерял в двадцать шесть лет милостью квартиросъемщицы.
— Эмелины, если я правильно помню.
— Да. Эмелина, жемчужина Запада.
Сатурнина отпила глоток «Круга» и сказала:
— В то время вы еще не сделали ни одной фотографии. В темной комнате, стало быть, не крылось никакой тайны. Почему вы убили Эмелину?
— Темная комната содержала тогда абсолютную тайну. Эмелина обнаружила ее и потому умерла.
— Значит, в темной комнате есть еще что-то, кроме восьми фотографий.
— Нет.
— Я не понимаю.
— Когда Эмелина поселилась здесь, я безумно в нее влюбился. Мне было незнакомо это состояние, столь неистовое, что меня сотрясали спазмы. Я нуждался в уединении. В доме была эта пустая комната, стены которой и дверь изнутри я выкрасил в черный цвет. Я стал закрываться там, зажигая лишь одну лампочку. Я был нигде, я создал небытие. Я сразу понял, что не должен ни с кем делиться этим открытием, и установил автоматический запор с криогенным механизмом, будучи уверен, что он никогда не заработает. Прискорбная ошибка. Едва я предупредил Эмелину о тайне, как она ее нарушила.
— А почему нельзя было ни с кем поделиться этим открытием?
— Потому что таково было мое желание.
— Почему?
— Для желания нет вопроса «почему».
— Но Эмелина была женщиной, которую вы любили.
— Была и остается ею.
— Допустим. Эта темная комната доставляла вам удовольствие. Разве не хочется разделить свои удовольствия с тем, кого любишь?
— Не все.
— Еще раз допустим. Но карать ослушницу смертью!
— Повторяю: устанавливая смертельное устройство, я был уверен, что оно ни разу не запустится.
— Судя по всему, вы ошиблись. Механизм убил восемь раз. Одного было бы достаточно, чтобы вы усомнились в его полезности.
— Я понимаю, что вы хотите сказать.
— Тем не менее ответьте на вопрос.
— Я не мог отказаться от этого смертельного устройства, ибо в нем слишком нуждалось мое удовольствие. Эта необходимость небезобидна. Когда принимаешь себя со всем, что ты есть, не отрекаешься и от абсолютного монарха. Все мое существо, в том числе и живущий во мне деспот, по-прежнему, как и раньше, любит Эмелину. Я даже прекрасно понимаю, каким образом, будучи тираном, я становлюсь великим влюбленным.
— Вплоть до убийства?
— Никто не принуждал их ходить в темную комнату.
— Вернемся к первому разу. Расскажите мне, когда и как вы обнаружили, что Эмелина мертва?
— Это было воскресным утром. Я вернулся с мессы, душа парила. Я хотел, как и каждое воскресенье, разбудить Эмелину поцелуями, но постель была пуста. Я позвал ее. Никакого ответа. Тогда я решил, что она куда-то вышла, и улегся на кровать с «Ars magna» Луллия. Лично я предпочитаю читать его на латыни. Увы, по-арабски я не читаю. Его каталанский великолепен, но я тот каталонец, что предпочел быть испанцем, поэтому у меня трудности с прекрасным каталанским языком. «Ars magna» — одна из моих любимых книг. Нет другого текста, который был бы до такой степени на «ты» с высоким. Кант написал «Трактат о высоком» — название грандиозное, но ожиданий оно не оправдывает. Луллий же имеет смелость говорить об этом прямо и так естественно, ведомый алхимией, которая, я не устану это повторять, является величайшей мистической находкой всех времен. Короче говоря, в Луллия я погрузился на целых пять часов.
Закрыв глаза, Сатурнина сказала:
— Если я правильно понимаю, вы могли бы спасти Эмелину. При минус пяти градусах человеческое тело, одетое в ночную рубашку, погибает не сразу. Если бы, вместо того чтобы читать Луллия, вы отправились на поиски, то могли бы ее освободить. Тогда как после пяти часов чтения Эмелина оказалась мертва.
— Это правда. Я слишком уважал мою женщину, чтобы заподозрить с ее стороны столь грубую ошибку. Было около часа дня, когда голод оторвал меня от Луллия. Отсутствие Эмелины вдруг встревожило меня. Я обыскал весь дом и только тогда подумал о темной комнате. Открыв дверь, я увидел на полу ее труп. Я вскрикнул от ужаса и отчаяния. Взял ее на руки и отнес на кровать. Несомненно, она была мертва: тело Эмелины уже являло признаки трупного окоченения.