Линкольн Чайлд посвящает эту книгу своей дочери Веронике
Дуглас Престон посвящает эту книгу Форресту Фенну
Прежде чем ступить на дорогу мести, вырой две могилы.
Часть первая
18.00
Женщина с глазами фиалкового цвета медленно шла по аллее Центрального парка, спрятав руки в карманах длинного плаща. Ее старший брат шагал рядом и беспокойно озирался по сторонам.
— Который час? — в очередной раз спросила она.
— Ровно шесть.
Был тихий, безветренный вечер середины ноября, угасающее солнце отбрасывало на лужайки парка густые тени. Они пересекли Ист-драйв, миновали статую Ханса Кристиана Андерсена и поднялись на небольшой пригорок. Затем, словно одновременно захваченные одной и той же мыслью, остановились. Впереди, на дальнем берегу пруда Консерватори-Уотер, виднелся мемориальный лодочный домик, выглядевший игрушечным рядом с мощным крепостным валом зданий на Пятой авеню. Все вокруг напоминало ожившую поздравительную открытку: небольшое озерцо с отражающимся в нем небом апельсинового цвета; крохотные модели яхт, рассекающие водную гладь под восторженные крики детворы. В просвете между двумя небоскребами только что показалась полная луна.
У женщины вдруг пересохло во рту, ожерелье из речного жемчуга сдавило горло.
— Джадсон, — сказала она, — я не уверена, что смогу это сделать.
Брат ободряюще сжал ее ладонь:
— Все будет хорошо.
Она взглянула на раскинувшуюся перед ней живописную картину, отчего сердце забилось еще сильнее. Вдалеке пиликал на скрипке уличный музыкант, усевшись на каменный парапет у пруда. Молодую парочку на скамейке возле лодочного домика, похоже, не волновало ничего, кроме них самих. На соседней лавочке длинноволосый мужчина атлетического телосложения читал «Уолл-стрит джорнал». Посетители парка и бегуны тоненькими ручейками протекали мимо. В тени лодочного домика укладывался на ночлег какой-то бродяга.
И еще там, возле озера, неподвижно стоял он — стройный мужчина в длинном бежевом пальто элегантного покроя, со светлыми волосами, поблескивающими платиной в закатном свете.
Женщина шумно вздохнула.
— Иди, — хрипло произнес Джадсон и отпустил ее руку. — Я буду рядом.
Как только женщина сделала первый шаг, все вокруг для нее перестало существовать. Остался только человек, наблюдающий за ее приближением. Тысячи раз она воображала себе этот момент, прокручивала его в голове во множестве вариантов, всегда заканчивающихся одной горькой мыслью: нет, этого никогда не случится, это всего лишь мечты. И вот он перед ней наяву. Постаревший, но не сильно: мраморно-белая кожа, прекрасные аристократические черты лица, блестящие глаза, которые пристально разглядывали ее, пробуждая целую бурю чувств, воспоминаний и — даже сейчас, несмотря на серьезную опасность, — страсти.
Она остановилась в нескольких шагах от него.
— Это и в самом деле ты? — спросил Пендергаст.
От волнения он вдруг перешел на протяжный южный выговор.
Женщина попыталась улыбнуться:
— Алоизий, мне жаль. Мне очень, очень жаль.
Он не ответил. Теперь, много лет спустя, она уже не могла прочитать мысли, скрывающиеся в глубине его серебристых глаз. Что там таится? Презрение? Ненависть? Любовь?
Поперек его щеки тянулся узкий, недавно появившийся шрам. Женщина легонько дотронулась до него кончиком пальца. Затем указала на небо.
— Посмотри, — прошептала она. — Столько лет прошло, а луна у нас все та же.
Повинуясь ее жесту, Пендергаст перевел взгляд в ту сторону.
Линкольн Чайлд посвящает эту книгу своей дочери Веронике
Дуглас Престон посвящает эту книгу Форресту Фенну
Прежде чем ступить на дорогу мести, вырой две могилы.
Часть первая
18.00
Женщина с глазами фиалкового цвета медленно шла по аллее Центрального парка, спрятав руки в карманах длинного плаща. Ее старший брат шагал рядом и беспокойно озирался по сторонам.
— Который час? — в очередной раз спросила она.
— Ровно шесть.
Был тихий, безветренный вечер середины ноября, угасающее солнце отбрасывало на лужайки парка густые тени. Они пересекли Ист-драйв, миновали статую Ханса Кристиана Андерсена и поднялись на небольшой пригорок. Затем, словно одновременно захваченные одной и той же мыслью, остановились. Впереди, на дальнем берегу пруда Консерватори-Уотер, виднелся мемориальный лодочный домик, выглядевший игрушечным рядом с мощным крепостным валом зданий на Пятой авеню. Все вокруг напоминало ожившую поздравительную открытку: небольшое озерцо с отражающимся в нем небом апельсинового цвета; крохотные модели яхт, рассекающие водную гладь под восторженные крики детворы. В просвете между двумя небоскребами только что показалась полная луна.
У женщины вдруг пересохло во рту, ожерелье из речного жемчуга сдавило горло.
— Джадсон, — сказала она, — я не уверена, что смогу это сделать.
Брат ободряюще сжал ее ладонь:
— Все будет хорошо.
Она взглянула на раскинувшуюся перед ней живописную картину, отчего сердце забилось еще сильнее. Вдалеке пиликал на скрипке уличный музыкант, усевшись на каменный парапет у пруда. Молодую парочку на скамейке возле лодочного домика, похоже, не волновало ничего, кроме них самих. На соседней лавочке длинноволосый мужчина атлетического телосложения читал «Уолл-стрит джорнал». Посетители парка и бегуны тоненькими ручейками протекали мимо. В тени лодочного домика укладывался на ночлег какой-то бродяга.
И еще там, возле озера, неподвижно стоял он — стройный мужчина в длинном бежевом пальто элегантного покроя, со светлыми волосами, поблескивающими платиной в закатном свете.
Женщина шумно вздохнула.
— Иди, — хрипло произнес Джадсон и отпустил ее руку. — Я буду рядом.
Как только женщина сделала первый шаг, все вокруг для нее перестало существовать. Остался только человек, наблюдающий за ее приближением. Тысячи раз она воображала себе этот момент, прокручивала его в голове во множестве вариантов, всегда заканчивающихся одной горькой мыслью: нет, этого никогда не случится, это всего лишь мечты. И вот он перед ней наяву. Постаревший, но не сильно: мраморно-белая кожа, прекрасные аристократические черты лица, блестящие глаза, которые пристально разглядывали ее, пробуждая целую бурю чувств, воспоминаний и — даже сейчас, несмотря на серьезную опасность, — страсти.
Она остановилась в нескольких шагах от него.
— Это и в самом деле ты? — спросил Пендергаст.
От волнения он вдруг перешел на протяжный южный выговор.
Женщина попыталась улыбнуться:
— Алоизий, мне жаль. Мне очень, очень жаль.
Он не ответил. Теперь, много лет спустя, она уже не могла прочитать мысли, скрывающиеся в глубине его серебристых глаз. Что там таится? Презрение? Ненависть? Любовь?
Поперек его щеки тянулся узкий, недавно появившийся шрам. Женщина легонько дотронулась до него кончиком пальца. Затем указала на небо.
— Посмотри, — прошептала она. — Столько лет прошло, а луна у нас все та же.
Повинуясь ее жесту, Пендергаст перевел взгляд в ту сторону.