– По‑хорошему сумасшедшая, очень милая, но невозможно эксцентричная. Живет в Брайтоне, ей сорок четыре, и она еще не решила, чем ей лучше заняться в жизни.
– Она вышла замуж во второй раз?
– Нет. У нее было много любовников, в основном неудавшихся художников, или актеров, или писателей. По образованию она художник‑график, но ее всегда тянуло к другим вещам. Сейчас она болеет фэн‑шуй. Большие компании платят ей огромные деньги за то, что она расставляет мебель в их офисах.
– Здесь все в порядке с точки зрения фэн‑шуй?
– Думаю, она одобрила бы устройство твоего дома.
– Большое облегчение слышать это.
– Тебе бы она понравилась. Она всем нравится. – Аманда помолчала, затем добавила: – Думаю, ты бы ей тоже понравился.
Снова возникла пауза, но на этот раз в ней не было неловкости, а было волшебство для них обоих. Майкл лежал не шевелясь, не веря, что все это происходит в действительности, что Аманда Кэпстик с ним, обнаженная, в его объятиях, прижалась к его восставшему члену, а на его лице – ее теплое мятное дыхание.
– Ты беспокоишься о Брайане? – спросил он. – Он склонен к насилию? – Майкл говорил, а его пальцы бежали по животу Аманды вниз, чтобы зарыться в нежные волосы.
– Он подлый. Но я не думаю, что он объявится здесь в три часа ночи с топором в руках, – это не его стиль.
– Я неплохо умею обороняться от топора, – сказал Майкл. – Однажды на меня напала пациентка.
– Почему? Что случилось?
Ему хотелось заняться любовью.
– Потом.
– Нет, сейчас! – Аманда так сильно его сжала, что он задохнулся, затем улыбнулся и поцеловал ее в лоб.
– Ну хорошо, хорошо! Я был экспертом по делу об опекунстве. Засвидетельствовал в суде, что мать‑ответчица не в состоянии заботиться о своих детях. Спустя год она встретила меня на автостоянке с топором, какие используют дровосеки.
– Она поранила тебя?
– Хотела оттяпать мне ногу, но к счастью, попала в «дипломат». А потом мне удалось отнять у нее топор.
– Я и не знала, что психиатрия – это контактный вид спорта, – сказала Аманда.
Майкл улыбнулся:
– Я тоже, до этого случая.
Помолчав секунду, Аманда спросила:
– Почему ты стал психиатром? Ты всегда хотел им стать?
Этот вопрос часто задавали Майклу.
– В детстве я сильно интересовался биологией и медициной, – ответил он, – частично, видимо, из‑за того, что отец был врачом. Получил диплом по психологии, но потом решил, что психиатрия – гораздо более связанная с биологией наука. Я всегда интересовался природой человека, задавался вопросом, что же движет нами. Психиатрия – естественная комбинация науки о теле и науки о разуме. Я бы хотел, чтобы отношение обывателей к психиатрии было чуть более теплым. – Он одарил ее двусмысленным взглядом.
– Я думаю, оно и так чересчур теплое, – сказала она. – И с каждым мгновением становится все теплее и теплее.
– В действительности мы находимся в самом низу медицинской цепочки. Мы – последний рубеж, и к нам обращаются тогда, когда все другие средства исчерпаны. Нам доверяют немногим больше, чем торгующим змеиным жиром шарлатанам.
– Ты сердишься на меня за то, в каком свете я хотела выставить тебя в своем фильме?
– Ты когда‑нибудь слышала о том, что если ухватить мужчину за причинное место, то получишь в придачу полную власть над его разумом и душой? – улыбнулся Майкл.
Их глаза встретились, и Аманда, долго не раздумывая, нырнула под простыню и приникла к этому самому месту губами.
– Я не слышала об этом, но догадывалась, – оторвавшись на мгновение, ответила она.
36
– Открой свой подарок!
Она и сама не могла усидеть на месте! Лучи апрельского солнца плескались, словно рыбки, в глубине ее изумрудных глаз.
– Ну, давай, Том‑Том, открой его, открой! С днем рождения!
Она волновалась даже больше, чем он сам!
Складки ее шелкового халата тихо зашелестели, длинные волосы заструились, когда она потянулась к нему через стол. В пепельнице на столе тлела сигарета.
Подарок предназначался Томасу, но он знал, как много для нее значит, чтобы подарок ему понравился. Она хотела, чтобы он ему понравился! И он знал, как она рассердится, если этого не случится.
На дни рождения Томас всегда надевал свой лучший костюм с галстуком, однотонной рубашкой и черными туфлями. И теперь в этом костюме он сидел за большим столом в комнате для завтраков, которая смотрела окнами на сад, защищенный от соседских взглядов высокими деревьями и густым ухоженным кустарником.
Ему нравилось гулять там, но мать редко разрешала ему это. Она много раз объясняла ему, какие опасности его там поджидают. В кустарнике могут прятаться плохие люди, которые схватят его и унесут навсегда. Солнечный свет может сжечь человеческую кожу. Лондонский воздух очень вреден для легких. Там встречаются кусачие и жалящие насекомые, а от собачьих экскрементов можно ослепнуть. С неба падает ужасная дрянь, когда самолеты опорожняют свои туалеты. Она разлетается мельчайшей пылью и медленно опускается прямо на людей.
В подвале их дома был тренажерный зал и сауна, и они посещали их каждый день. Им совершенно незачем было выходить на улицу, кроме исключительных случаев, как сегодня, – сегодня они собирались в «Музей науки». Только нищие и плохие люди без крайней необходимости выходят на улицу. И только плохих детей, которых не любят папа и мама, отправляют в школу, где им приходится учиться вместе с толпами других детей, вместо того чтобы к ним каждый день приходил учитель, такой как мистер Гудвин.
Под руководством матери Томас каждый вечер молился Богу, благодарил Его за то, что Тот создал его хорошим и дал ему любящую мать. Он просил Бога помогать ему каждый день находить что‑нибудь новое, отчего его любовь к матери должна возрастать.
На столе лежали три открытки. Одна была от бабушки Ламарк, и на ней был нарисован слон, несущий в хоботе воздушный шарик. Внутри открытки был прикреплен скрепкой десятифунтовый банкнот. Вторая была от тети Стеллы, в ней был книжный купон на пять фунтов. На открытке была нарисована большая шестерка и ниже написано слово «сегодня!».
Он не знал, что другим детям дарят на дни рождения игрушки. Никто никогда не говорил ему этого, и у него не было возможности узнать это каким‑либо способом: в тех книгах, которые ему разрешали читать, не упоминалось ни об игрушках, ни о днях рождения.
Он не знал и того, что их домашней прислуге – кухарке (миссис Дженнер), горничной (Эльвире), камеристке (Ирме), дворецкому (Даннингу), секретарю (Эниду Дитерингу), садовнику (Ламборну) и учителю мистеру Гудвину – было запрещено дарить ему в день рождения открытки или подарки. Тот же запрет распространялся и на Рождество.
Стукнула дверь, и Томас обернулся на звук. У двери почтительно стоял Даннинг, пожилой учтивый мужчина во фраке, с гладко зачесанными назад волосами. По знаку Глории Ламарк он обратился к Томасу:
– Доброе утро, господин Томас. С днем рождения.
– Спасибо, Даннинг, – откликнулся Томас.
Дворецкий обратился к матери:
– Когда вы будете готовы, госпожа?
– Том‑Том, сегодня у тебя будет особый завтрак, который бывает только на дни рождения. Ты рад? – спросила Томаса мать.
Он кивнул. Конечно, он рад! Каша, бекон, яйца, помидоры, печеные бобы, жареный хлеб, гренки, мармелад! Поощрительный завтрак, который он получал только тогда, когда исключительно хорошо себя вел.