Как много учеников в школе, думал я. Никто из них не смог бы запрячь и оседлать ослика, но каким-то образом большинство из них оказались неплохими ребятами. Ограниченными, но не плохими.
Они, в свою очередь, несколько дней с любопытством разглядывали меня, но приехать в Калифорнию из Аризоны — совсем не то, что приехать из Нью-Йорка или Бельгии. Я был безобиден, почти не отличался от них, и со временем, когда прошла новизна ощущений, я был принят на равных, еще одна щепка в бурном потоке.
— Баджи, я чокнутый?
— Да.
После уроков мы медленно ехали по пустынной осенней улице на велосипедах, бок о бок, и листья платанов хрустели под толстыми шинами.
— Не говори да, пока я не расскажу тебе, почему я думаю, что я — чокнутый. Ведь если я, то и ты тоже.
— Ты не чокнутый.
Сомневаюсь, чтобы в начальной школе имени Марка Твена нашелся кто-нибудь умнее Энтони Зерба. Без сомнения, никто не мог состязаться с ним в быстроте ума, силе или в беге, а также в надежности, когда требовалась его помощь.
— Баджи, ты ребенок? — спросил я.
— Да. Строго говоря, это так. Мы оба дети —ты и я.
— Точно — строго говоря. Но внутри, в душе, ты ощущаешь себя ребенком?
— Конечно, нет, — сказал он, убрав с руля руки и продолжая ехать так, немного впереди меня.
Он притормозил на секунду, и мы поравнялись.
— В душе я намного старше некоторых взрослых, взять хотя бы мистера Андерсона. Но мое тело отстает. Я еще не умею зарабатывать деньги, не могу жениться или купить дом. Мне не хватает роста. Я еще не получил всей информации, в которой нуждаюсь, однако внутри, как личность, я уже взрослый.
— Значит, по-твоему, мы считаемся детьми не потому, что мы бесполезны, а потому, что нам еще необходимо время, чтобы получить всю эту информацию и вырасти, а когда мы станем взрослыми, мы будем ощущать себя точно так же, как сейчас, разве что будем знать больше всяких полезных мелочей.
— Скорее всего, ты прав, — неуверенно сказал он. — Внутри мы будем чувствовать себя так же.
— Неужели тебя это не тревожит?
— С какой стати?
— Мы такие же взрослые, но только бессильные, Баджи! Разве тебе нравится быть бессильным?
— Нет. Я бессилен, но, в отличие от тебя, я...
Он остановился на середине фразы, и, подняв обе ноги, уперся ими в руль. Мы разогнались по Блэкторн-стрит, спускающейся вниз по невысокому холму.
— В отличие от меня ты что?
— Я терпеливый, — крикнул он, перекрывая ветер. — Меня не беспокоит, что деньги зарабатывает мой отец, а не я. Меня не беспокоит, что я еще ребенок. Мне еще многому нужно научиться, пусть это всего лишь мелочи.
— А мне это не нравится. Если внутри я взрослый... Должен быть тест, пройдя который, человек имеет право называться взрослым, независимо от его возраста.
— Всему свое время, — сказал он.
Мой товарищ вернул ноги на педали, ухватился за руль, свернул к бровке и, в последний момент перед ударом вздернув переднее колесо на целый фут от земли, запрыгнул на тротуар. Давно позабыты те дни, когда велосипеды приводили меня в ужас, и я каждый раз бежал жаловаться маме, когда Рой пугал меня, сажая на сиденье и толкая велосипед вперед.
Я въехал на тротуар вслед за Зербом, но только дождавшись ближайшей подъездной дорожки, где бордюрный камень отсутствовал. Я подумал о разнице между нами.
— Тебе не кажется, что ты — особенный?
— Ага, — сказал он и, стоя на педали с одной стороны велосипеда, въехал на лужайку перед своим домом и остановился.
Я въехал на тротуар вслед за Зербом, но только дождавшись ближайшей подъездной дорожки, где бордюрный камень отсутствовал. Я подумал о разнице между нами.
— Тебе не кажется, что ты — особенный?
— Ага, — сказал он и, стоя на педали с одной стороны велосипеда, въехал на лужайку перед своим домом и остановился. — А ты?
Я тоже остановился, замер на педалях, пока велосипед не начал терять равновесие, потом соскочил и положил его на траву.
— Конечно, я — особенный, — сказал я. — Все мы особенные! Назови мне хоть одного в нашем классе, хоть одного во всей школе Марка Твена, кто планирует вырасти и стать неудачником!
Зерб сел на траву, скрестив ноги и опершись о сиденье своего велосипеда.
— Но ведь все так и происходит. Что-то случается между временем, когда мы уверены в том, что мы — особенные, и временем, когда мы начинаем понимать, что это не так и что мы — обыкновенные неудачники.
— Со мной такого не случится, — сказал я.
Он засмеялся.
— Откуда ты знаешь? Откуда такая уверенность? Может быть, мы на самом деле еще не взрослые. Может быть, взрослым человек становится только тогда, когда перестает считать себя кем-то особенным. Может, быть неудачниками под силу только взрослым?
— Иногда по утрам я, проснувшись, выхожу из дома, и воздух такой... зеленый, понимаешь? Воздух говорит тебе: “Сегодня что-то случится! Сегодня случится что-то очень значительное”. И хотя, сколько я помню, ни разу ничего такого не случалось, но это ощущение... Вроде бы ничего не происходит, но в то же время происходит. Ты понимаешь, о чем я?
— Может быть, тебе просто очень хочется, чтобы что-то произошло?
— Я не выдумываю, Бадж! Честное слово, я ничего не выдумываю. Что-то действительно есть такое, и это что-то будто зовет меня. Ты ведь тоже это слышишь, разве нет? Я имею в виду, ты тоже иногда это чувствуешь?
Он посмотрел мне прямо в глаза.
— Это как бы свет внутри меня, — сказал он, — как будто я проглотил звезду.
— ТОЧНО! И хоть ты тресни, тебе никогда не найти эту звезду, даже с микроскопом величиной в дом!
Мой друг лег рядом с велосипедом и наблюдал за опускающимися сумерками сквозь деревья.
— Днем звезды не увидишь. Нужно закрыть глаза, словно приспособиться к темноте, и тогда увидишь этот слабый свет вдали. Ты это видишь, Дик?
Только близкие друзья могут так разговаривать, подумал я.
— Этот свет — серебристая якорная цепь, уходящая из виду в глубокие воды.
— Глубокие воды! — сказал он. — Ой, точно! А мы ныряем, скользим в глубину, и там глубоко-глубоко цепь приводит к якорю — затонувшей звезде.
Я чувствовал себя дельфином, который вырвался из неволи в открытое море и нашел там друга-близнеца. Не один я чувствовал Нечто, влияющее на нас, — Нечто, не поддающееся словесному описанию.
— Так ты это знаешь, Бадж! Светящийся якорь! Я плыву к нему, и даже если все плохо, все прекрасно. Я погружаюсь все глубже, моя лодка уже не видна на поверхности, а якорь светится ярче самой яркой лампочки и он — внутри меня.
— Да, — сказал он задумчиво и уже без улыбки. — Он действительно там.
— Что же ты собираешься с ним делать? Ты знаешь, что этот... свет... там, и что теперь?
— Думаю, я подожду.
— Ты подождешь? Черт, Бадж, как ты можешь ждать, зная, что оно там?
Надеюсь, он понял, что в моем голосе звучало разочарование, вовсе не злоба.