Иногда собираешься в полет, а метеопрогноз предупреждает о надвигающихся грозах, риске обледенения, дожде, песчаных бурях и скрывающихся в тумане вершинах гор, а также сдвиге ветра*, вихревых потоках и слабом индексе подъемной силы. И вообще, сегодня только последний дурак осмелится взлететь. А ты взлетаешь, и полет проходит прекрасно.
* Атмосферное явление.
— Прекрасно?
— Выпуск новостей сродни метеопрогнозу. Мы ведь летим не сквозь метеопрогноз, а сквозь реальные погодные условия на момент нашего полета.
— Которые неизменно оказываются прекрасными?
— Ничуть. Иногда они оказываются еще хуже, чем сам прогноз.
— И что же ты делаешь?
— Я стараюсь сделать все, что от меня зависит, в данный момент времени в данной области неба. Я отвечаю только за благополучный полет только в погодных условиях того кусочка неба, который занимает мой самолет. Я отвечаю за это, так как сам принял эти условия, выбрав время и направление для носа Дэйзи. Как видишь, до сих пор я жив.
— А мир? — в его глазах зажегся интерес: ему было необходимо знать.
— Наш мир — не шар, Дикки, а большая пирамида. В ее основании находятся самые примитивные жизненные формы, которые только можно представить: ненавидящие, злобные, разрушающие ради самого разрушения, бесчувственные, ушедшие всего на шаг от сознания настолько жестокого, что оно разрушает само себя еще в момент рождения. Здесь, на нашей пирамидальной третьей планете, предостаточно места для такого сознания.
— Что же на вершине пирамиды?
— На вершине находится такое чистое сознание, что оно с трудом может различить что-либо кроме света. Существа, живущие ради своих любимых, ради высшего порядка, создания идеальной перспективы, встречающие смерть с любящей улыбкой, какому бы чудовищу ни пришло лишить их жизни ради у довольствия видеть чью-то смерть. Такими существами, наверное, являются киты. Большинство дельфинов. Некоторые из нас, людей.
— Посредине находятся все остальные, — сказал он.
— Ты и я, малыш.
— А мы можем изменить мир?
— Безусловно, — сказал я. — Мы можем изменить мир так, как нам этого захочется.
— Не наш мир. Мир — можем ли мы сделать его лучше?
— Лучше для нас с тобой, — сказал я, — не значит лучше для всех.
— Мир лучше войны.
— Те, кто находится на вершине пирамиды, скорее всего, согласились бы.
— А те, кто на дне...
—...любят побоища! Всегда найдется причина для драки. Если повезет, то она может иметь оправдание: мы сражаемся за Гроб Господен, или ради защиты отечества, очищения расы, расширения империи или доступа к олову и вольфраму. Мы воюем, потому что нам хорошо платят, потому что разрушение возбуждает больше, чем созидание, потому что воевать легче, чем зарабатывать на жизнь трудом, потому что воюют все вокруг, потому что этого требует мужская гордость, потому, наконец, что нам нравится убивать.
— Ужасно, — сказал он.
— Не ужасно, — сказал я. — Это в порядке вещей. Когда на одной планете сосредоточено такое разнообразие мнений, конфликтов не избежать. Ты согласен с этим?
Он нахмурился.
— Нет.
— В следующий раз выбери планету пооднообразнее.
— Что, если следующего раза не будет? — сказал он. — Что, если ты ошибаешься, говоря о каких-то других жизнях?
— Это не имеет значения, — сказал я. — Мы строим наш личный мир спокойным или бурным в зависимости от того, как именно мы хотим жить.
— Мы строим наш личный мир спокойным или бурным в зависимости от того, как именно мы хотим жить. Мы можем создать мир посреди хаоса и разрушение посреди рая. Все зависит от того, куда мы направим свой дух.
— Ричард, — сказал он, — все, что ты говоришь, — так субъективно! Разве трудно представить, что могут существовать вещи, которые тебе не подвластны? Что может быть совершенно иная схема — например, что жизнь существует сама по себе, независимо от того, что ты думаешь или не думаешь, или что весь наш мир — это эксперимент инопланетян, наблюдающих за нами в микроскоп?
— Это тоскливо. Капитан, — не управлять самому. Быстро надоедает. Когда меня просто катают, я чувствую свою ненужность, и это меня злит. Не интересно лететь, когда ты не можешь управлять самолетом, тогда уж лучше выйти и пойти пешком. Пока эти инопланетяне достаточно спокойны и хитры, чтобы я не сомневался в том, что именно я — хозяин своей маленькой судьбы, я играю в их игру. Но как только они посмеют потянуть за ниточки, я их обрежу.
— Может быть, они тянут за ниточки о-ч-е-н-ьо-с-т-о-р-о-ж-н-о, — сказал он.
Я улыбнулся ему.
— До сих пор они себя не выдали. Но если я увижу эти ниточки на своих запястьях, в ту же минуту в ход пойдут ножницы.
Заканчивая документальное живописание катастроф, комментатор пожелал всем счастливого дня и выразил надежду встретиться с нами завтра.
Лесли повернулась ко мне.
— Это Дикки, не так ли?
— Откуда ты знаешь?
— Он беспокоится о будущем.
Она — телепат, подумал я.
— Ты что, разговаривала с ним?
— Нет, — ответила она. — Если бы его не обеспокоило то, что мы только что увидели, я бы подумала, что ты сходишь с ума.
Тридцать три
На следующее утро Лесли, что-то напевая, возилась со своим компьютером, когда я остановился у ее дверей. Я постучался.
— Это всего лишь я.
— Не всего лишь ты, — сказала она, подняв голову. — Ты — это очень многое! Ты мой любимый!
Чем бы она ни занималась в данный момент, у нее, по-видимому, все получалось. Если у нее что-то не выходит, она не напевает, не поднимает головы, она просто отводит мне лишнюю дорожку* в своем сознании и продолжает одновременно заниматься всем остальным.
* Компьютерный термин — область для хранения информации.
— Сколько ты весишь? — спросил я.
Она подняла руки над головой.
— Смотри.
— Отлично. Просто превосходно. Но, может быть, чуть-чуть меньше, чем нужно, тебе не кажется?
— Ты идешь за продуктами, — угадала она.
Я вздохнул. Бывало, мне хватало нескольких минут, чтобы ее обработать, причитая, как страшна анорексия, грозящая каждой работающей женщине, или предсказывая близящийся ледниковый период и сокращение мировых запасов продовольствия. Теперь Лесли способна раскусить мою самую тонкую игру.
Однако потеряно было не совсем все, так как мне удалось узнать, сколько она весит.
— Взять что-нибудь особенное? — спросил я в надежде услышать: “Да! Торты, кексы и пирожные с заварным кремом”.
— Крупу и овощи, — сказала она, сама Дисциплина. — Нам нужна морковь?
— Уже в списке, — ответил я.
Накануне того дня, как мы решим вознестись из наших тел, я испеку два лимонных пирога — по одному на каждого — и предложу съесть их, пока они не остыли, подумал я.