Бегство от безопасности - Бах Ричард 4 стр.

Меня переполняли новые вопросы обо всем на свете.

— Ты так говоришь потому, — спросил я, — что это имеет какое-то отношение к делу, ради которого ты здесь?

— Конечно.

Не потому ли он понравился мне с первого взгляда, что я уже где-то видел его улыбку?

Два

Ангелы-учителя водят машины весьма посредственно. На од­ном из поворотов на Тигровой горе дорога наклонена к обрыву, и водители для безопасности всегда прижимаются здесь к внут­реннему краю. Еще и сегодня можно увидеть на камнях обочины отчаянный тормозной след и полоски сожженной резины от ко­лес Шепарда.

— Извини, — сказал он, — я давно не водил машину.

— А, ну это уже немного легче.

Мои ступни свело, я мертвой хваткой держался за истрепан­ный подлокотник сиденья.

Тяжело или легко — это мало заботило моего водителя. Его интересовало другое.

— Ты уже мало что помнишь из своего детства, не так ли?

— Когда ты говоришь, я вспоминаю. А так — нет.

— Ты славный мальчишка. Когда ты хочешь чему-нибудь на­учиться, ты берешься за это очень серьезно. Помнишь, как ты учился писать?

Я вспомнил уроки Джона Гартнера по художественной лите­ратуре в средней школе. Учится ли вообще кто-нибудь писать, или мы только прикасаемся к кому-то, кто дает нам возможность почувствовать силу исчезнувшего слова?

— Нет, — сказал он, — я имею в виду то время, когда ты только учился писать на бумаге. Твоя мама сидит за кухонным столом и пишет буквы, а ты сидишь рядом с ней, с карандашом и бумагой, и выводишь О, L, E, петли, крючки и кружочки, страницу за страницей.

Я вспомнил. Красный карандаш. И R и S на листке бумаги. Я чувствовал себя таким большим — это я сотворил эти аккурат­ные знаки, стройными рядами слева направо выстроившиеся на бумаге. Мама похвалила мою работу, и это вдохновило меня на дальнейшие подвиги. Сегодня у меня самый скверный почерк в мире.

— Итак, ты достаточно хорошо знаешь Дикки, не так ли? — спросил я.

— Гораздо лучше, чем тебя, — кивнул он.

— Потому что он нуждается в помощи, а я нет?

— Потому что он просит помощи, а ты нет.

Форд совершил последний поворот, и мы въехали на вершину горы. Деревья расступились, открывая бескрайний горизонт на севере и на западе. Шепард остановил машину в ста футах от площадки, с которой стартовали парапланеристы; я открыл дверцу.

— Я рад, что вы пришли от него, — сказал я. — Передадите ему привет?

Он не ответил. Я вышел из машины, забрал сумку с парапланом и закинул ее на плечо. Как и прежде, ветра почти не было. Я подумал, что если мне опять не удастся взлететь, то это будет мой последний прыжок сегодня, я соберу вещи и пойду домой.

Я наклонился и помахал водителю рукой через окно машины.

— Рад был познакомиться, мистер Шепард. Спасибо, что под­везли.

Он кивнул, и я повернулся, чтобы идти.

— Подожди минутку, — сказал он.

Я обернулся.

— Ты не мог бы надписать книгу для Дикки?

— Почему бы и нет?

Мне в голову не пришло, что это невозможно. Что прыжки через барьер времени могут совершать только надежда и интуи­ция и что он непреодолим для бумаги и чернил.

Я поставил рюкзак с парапланом на землю, открыл дверцу и опять влез в машину.

Я поставил рюкзак с парапланом на землю, открыл дверцу и опять влез в машину.

Шепард развернул книгу, которая лежала между нами на пе­реднем сиденье.

— Ты когда-то дал обещание, — сказал он. — Ты, вероятно, уже не помнишь.

— Вы правы, я не помню.

В детстве у меня была масса фантазий: мечты и желания, дет­ские представления о правильном устройстве мира. Я уже вряд ли сейчас смог бы разобраться, что в моих воспоминаниях было мечтами, а что действительными фактами.

— Это было очень давно, мистер Шепард. Дикки так далеко от меня, это совсем другой человек, я уже забыл, каким он был.

— Но ты ему не чужой. Он надеется, что ты никогда не забу­дешь его, что ты сделаешь что-то, чтобы научить его, как пра­вильно жить. Он отчаянно ищет то, что ты уже знаешь.

— Найдет, — сказал я.

— Но только тогда, когда достигнет твоих лет. Ты обещал провести один эксперимент: посмотреть, кем он станет, если ему не нужно будет тратить пятьдесят лет на пробы и ошибки.

— Я обещал это себе?

Шепард кивнул.

— В 1944 году, когда я сказал тебе, что время не является для меня такой непреодолимой стеной, как для тебя. Ты обещал, что когда тебе будет пятьдесят, ты напишешь книгу, опишешь в ней все, чему научила тебя жизнь, и передашь назад во времени маль­чику, которым был ты. К чему стремиться, как быть счастливым, как уберечь свою жизнь, — все то, что ты хотел знать, когда был им.

— В самом деле?

Указатели ветра ожили в тепловом потоке, дотянувшемся до вершины горы.

Какая милая идея.

Шепард откашлялся.

— Это было пятьдесят лет тому назад, Ричард.

Он заерзал на сиденье.

— Он ждет ответа, тот мальчик, которым ты был. Ты обещал.

— Я не помню никаких обещаний.

Ангел посмотрел на меня так, словно я продал свою душу дьяволу. Я подумал, что мои слова прозвучали несколько грубо; но ни мальчик, ни ангел не знают, как это тяжело — писать.

— Скажи ему, что я забыл свое обещание, но пусть он не волнуется, все будет в порядке.

Шепард вздохнул.

— Эх, Ричард, — сказал он, — неужели обещание ребенку ничего не значит для тебя?

— Нет — если выполнение этого обещания разорвет его сер­дце! Ему совсем не нужно знать, что впереди будут бури, из ко­торых он один выберется живым, один из всей семьи! Ему совсем не нужно знать о разводе и предательстве, о банкротстве, о том, что еще тридцать пять лет он будет искать и не сможет найти женщину своего сердца. Шепард, один год — это уже вечность для девятилетнего мальчика. Ты прав, это обещание ничего не значит!

— Я предполагал что-то подобное, — сказал он и грустно улыбнулся. — Я знаю, как это трудно, написать книгу. Я знал, что ты не станешь писать ее, поэтому я написал ее за тебя.

Три

— Все, что тебе осталось сделать, это подписать книгу, — сказал ангел, протягивая мне ее. — Пусть останется нашим ма­леньким секретом, что у тебя не было времени написать ее само­му. Дикки никогда об этом не узнает. Что бы там ни было, он считает тебя Богом.

— Не нужно врать мальчишке. Скажи ему прямо: он не пред­ставляет себе, о чем просит. Передай ему, что когда он достигнет моего возраста, то поймет, что книги не пишутся по прихоти или по старым обещаниям. Книги рождаются после многих лет мучи­тельных размышлений над идеями, которые никогда не увидят свет, если ты не изложишь их на бумаге, но даже и в этом случае книга — крайнее средство, это выкуп, который ты платишь за право возвратить свою прожитую жизнь из небытия.