То есть социального конфликта не возникает.
Он вскочил и заходил по кухне, по‑прежнему жуя сандвич.
– Господи, сколько лет я посвятил изучению того, почему люди делаются суеверными и как они ими делаются! Отчего же я не заметил, что с тобой творится?! Что такое суеверие? Заплутавшая, необъективная наука! А потому удивительно ли, что в нашем загнивающем, полном ненависти и злобы, обреченном мире мужчины и женщины тянутся к суеверию? Видит бог, я бы прославлял самую черную магию, если бы она сумела покончить с атомной бомбой!
Тэнси поднялась со стула. Глаза ее ярко сверкали.
– Значит, – проговорила она с запинкой, – ты не презираешь меня и не считаешь сумасшедшей?
Он обнял ее:
– Черт побери, конечно же, нет!
Она заплакала.
21 час 33 минуты. Они снова уселись на кушетку. Тэнси перестала плакать, голова ее покоилась на плече у мужа.
Некоторое время они молчали. Нарушил тишину Норман. В его голосе слышались обманчиво мягкие нотки, словно он был врачом, который убеждает пациента в необходимости повторной операции.
– – Разумеется, тебе придется все это прекратить.
Тэнси села прямо.
– Нет, Норм, я не могу.
– Почему? Ты только что согласилась с тем, что колдовство – сплошная чушь. Ты даже поблагодарила меня за то, что я раскрыл тебе глаза.
– Да, но все же… Пожалуйста, Норм, не заставляй меня!
– Ну будь же благоразумна, Тэнси, – увещевал он. – Ты и так столько уже натворила глупостей. Я горжусь тем, что у тебя хватило духа признать свои заблуждения. Но нельзя останавливаться на полпути! Коль ты начала пользоваться логикой, изволь довести дело до конца. Ты должна избавиться от всего, что хранится в твоей комнате, от всех талисманов и тому подобного!
Она покачала головой.
– Не заставляй меня, Норм, – повторила она. – По крайней мере не требуй, чтобы я рассталась со всем сразу, иначе я буду чувствовать себя беззащитной.
– Напротив, у тебя прибавится сил, ибо ты поймешь, что тем, чего достигала, как ты думала, с помощью колдовства, обязана лишь своим собственным непознанным возможностям.
– Нет, Норм. Неужели это так важно? Ты же сам назвал колдовство чепухой, безобидной забавой.
– Теперь, когда о нем известно мне, оно перестало быть твоим личным делом. И, кстати, – добавил он почти зловеще, – насчет безобидности это еще как посмотреть.
– Но почему сразу? – продолжала недоумевать Тэнси. – Почему не постепенно? Скажем, ты позволишь мне сохранить старые амулеты, если я пообещаю не заводить новых.
Он покачал головой:
– Нет, если уж отказываться, то как от спиртного – раз и навсегда.
Голос Тэнси едва не сорвался на крик:
– Норм, я не могу, понимаешь, я просто не могу!
Внезапно она показалась ему большим ребенком.
– Тэнси, ты должна.
– Но в моем колдовстве не было ничего плохого? – Подмеченная Норманом детскость становилась прямо‑таки пугающей. – Я пользовалась им не для того, чтобы причинить кому‑то зло, я не желала невыполнимого, не просила, чтобы тебя сделали президентом Хемпнелла! Я всего лишь хотела защитить тебя!
– Тэнси, успокойся. С какой стати тебе взбрело в голову защищать меня таким способом?
– А, так ты думаешь, что добился всего в жизни благодаря исключительно своим собственным непознанным возможностям? Тебя не настораживают твои успехи?
Вспомнив, что совсем недавно размышлял о том же самом, Норман рассвирепел:
– Хватит, Тэнси!..
– Ты думаешь, что все тебя любят, что у тебя нет ни завистников, ни недоброжелателей? По‑твоему, здешняя публика – компания домашних кошечек с подстриженными коготками? Ты не замечаешь их злобы и ненависти! Так знай же…
– Тэнси, прекрати немедленно!
– .
.что в Хемпнелле много таких, кто спит и видит тебя в гробу! И ты бы давно очутился там, куда тебя столь усердно спроваживают, если бы им не мешали!
– Тэнси!
– Ты считаешь, Ивлин Соутелл поднесет тебе в подарок один из своих вишневых тортиков с шоколадом за то, что ты обошел ее тупоумного муженька в споре за кафедру социологии? Ты считаешь, Хульда Ганнисон в восторге от того, какое влияние ты приобрел на ее супруга? Ведь это в основном из‑за тебя она отныне не заправляет безраздельно мужским отделением! А что до похотливой старой стервы миссис Карр, ты полагаешь, ей нравится твоя манера обращения со студентами? Ты говоришь им о свободе и честности, а она вещает о святости и уважении к мнению старших.
И эта ее присказка:» Секс – отвратительное словечко, и только!»Ответь мне, чем все они помогают своим мужьям?
– Господи, Тэнси, ну зачем приплетать сюда все эти преподавательские дрязги?
– Ты думаешь, они довольствуются одной защитой?
Ты полагаешь, женщины вроде них будут делать различие между белой и черной магией?
– Тэнси! Ты соображаешь, что говоришь? Если ты имеешь в виду… Тэнси, рассуждая подобным образом, ты кажешься мне настоящей ведьмой.
– О, правда? – Кожа на ее лице натянулась так, что оно на какое‑то мгновение словно превратилось в череп. – Может быть, ты и прав. Может быть, тебе повезло, что я у тебя такая.
Он схватил ее за руку:
– Послушай меня! Я терпел достаточно долго, но сейчас тебе лучше выказать хоть чуточку здравого смысла.
Ее губы искривились в усмешке:
– Понятно‑понятно. На смену бархатной перчатке грядет железная рука. Если я не подчинюсь тебе, то могу собирать вещи и готовиться к поездке в сумасшедший дом. Правильно?
– Разумеется, нет! Но будь же ты благоразумна!
– Зачем?
– Тэнси!
22 часа 13 минут. Тэнси упала на кровать. Лицо ее покраснело от слез.
– Хорошо, – сказала она глухо. – Я поступлю так, как ты хочешь. Я сожгу все свои… приспособления.
Норман ощутил несказанное облегчение. Подумать только, мелькнула у него мысль, я справился там, где сплоховал бы иной психиатр!
– Бывали времена, когда мне хотелось все бросить, – прибавила Тэнси. – А порой меня брала досада на то, что я родилась женщиной.
Последующие события слились для Нормана в бесконечную вереницу поисков. Сперва они обшарили комнату Тэнси, выискивая различные амулеты и колдовские принадлежности. Норману невольно вспомнились старинные комедии, в которых из крошечного такси высыпала целая куча народу, – казалось невозможным, чтобы в нескольких неглубоких ящиках стола и коробках из‑под обуви могло поместиться столько всякой всячины. Норман швырнул в мусорное ведро потрепанный экземпляр своей статьи о параллелизме, подобрал переплетенный в кожу дневник жены. Тэнси покачала головой. После секундного колебания Норман положил дневник обратно.
Затем они перевернули весь дом. Тэнси двигалась быстрее и быстрее, перебегала из комнаты в комнату, извлекала завернутые во фланель» ладошки» из самых невероятных мест. Норман снова и снова задавался вопросом, как он за десять лет жизни в доме умудрился не заметить ни единого талисмана.
– Похоже на поиски клада, верно? – спросила у него Тэнси, печально улыбаясь.
Потом они вышли на улицу. Амулеты нашлись под парадной и черной дверями, в гараже, в автомобиле, который там стоял. Чем сильнее разгорался огонь в камине, тем легче становилось у Нормана на душе. Наконец, Тэнси распорола подушки на постели и осторожно вынула оттуда две фигурки из перьев, перевязанные шелковой ниткой.
– Видишь, одна изображает сердце, а другая – якорь.
Они охраняли тебя, – сказала Тэнси.