Эпитафия в самых высоких выражениях оповещала всех любопытствующих христиан, что покойник почил в лоне Англиканской церкви в возрасте семидесяти одного года.
Я читал эту надпись в последних лучах, а когда мы спустились с паперти, солнце уже скрылось за горизонтом.
– Двадцать лет минуло с тех пор, как умер сквайр, – сказал я в раздумье, задержавшись на кладбище.
– Да, сэр, девятого числа сравняется двадцать лет.
– Старый джентльмен был, вероятно, очень добрым человеком?
– Довольно добрым, сэр, и покладистым – при жизни, наверное, и мухи не обидел, – согласился Том Уинзор. – Но ведь никогда не знаешь, что они могут выкинуть под конец; кое‑кто из них, сдается мне, начинает чудить.
– Разве он был сумасшедший? – спросил я.
– Он? Ну нет, только не он, сэр; немного с ленцой, наверное, как все старики, но я всегда видел его насквозь.
Слова Тома Уинзора показались мне несколько загадочными, но в тот вечер меня, как и сквайра Бауза, одолевала «ленца», и я не стал больше задавать вопросы.
По перелазу мы выбрались на узкую дорожку, идущую по краю кладбища. Над дорогой нависали кроны вековых вязов, и в наступавших сумерках делалось все темнее. Когда мы шли бок о бок между двумя ветхими каменными стенами, впереди появилось и, петляя, стремительно пронеслось мимо нас какое‑то существо, издававшее дребезжащие звуки, похожие на испуганные смешки; поравнявшись с ним, я разглядел, что это человек. Теперь я могу признаться, что несколько поддался тогда страху. Неизвестный был одет по большей части в белое, и я принял его в первое мгновение за белую лошадь, несущуюся на нас галопом. Том Уинзор обернулся и проводил взглядом удалявшуюся фигуру.
– Отправился на ночь бродить, – проговорил он вполголоса. – Вот кому проще простого приготовить постель; все, что нужно, – это шесть футов сухого торфяника или вереска или уютное местечко в высохшей канаве. Этот парень за двадцать лет ни разу не спал дома и не будет, пока трава растет.
– Умалишенный? – спросил я.
– Наподобие этого, сэр; он слабоумный, дурачок; мы зовем его Дикон‑дьявол, потому что, кроме «дьявол», он других слов почти и не говорит.
Тут мне пришла мысль, что этот слабоумный имеет какое‑то отношение к истории старого сквайра Бауза.
– О нем, верно, рассказывают всякие странные вещи? – предположил я.
– Вроде того, сэр, вроде того. Иные истории и в самом деле странные.
– Двадцать лет он не спал в доме? Как раз двадцать лет назад умер сквайр, – продолжал я.
– Будет двадцать лет, сэр, и уже вскорости.
– Вы должны мне об этом рассказать, Том, сегодня после ужина, когда у меня будет досуг.
Моя просьба, казалось, пришлась Тому не по вкусу; глядя вперед, на дорогу, он отозвался:
– Знаете ли, сэр, уже лет десять или больше в доме все спокойно и ни в парке, ни в лесах вокруг Баруайка никто ничего такого не встречал, и моя старуха против того, чтобы об этом болтать; на ее взгляд, да и на мой тоже, лучше не будить лиха, пока спит тихо.
Заключая свою речь, он понизил голос и многозначительно кивнул.
Вскоре мы достигли калитки в стене. Том отпер, и мы снова вошли в парк Баруайка.
Густеющие сумерки, гигантские величественные деревья, далекий контур дома с привидениями – все это настроило меня на мрачный лад; устав к тому же после дня, проведенного в дороге, и прогулки быстрым шагом, я не расположен был нарушать молчание, в которое погрузился мой спутник.
Но стоило нам войти в дом, и овладевшая мной подавленность почти полностью рассеялась в относительно уютной обстановке. Ночь не была холодной, и все же меня обрадовал вид ярко пылавших дров; огонь камина и пара свечей делали комнату светлой.
Ночь не была холодной, и все же меня обрадовал вид ярко пылавших дров; огонь камина и пара свечей делали комнату светлой. Очень приятно выглядел и покрытый белоснежной скатертью столик с приборами, готовыми для ужина.
При таких обстоятельствах я бы с большим удовольствием выслушал рассказ Тома Уинзора, но после ужина, ощутив сонливость, поленился заводить разговор на интересующую меня тему; некоторое время я зевал, а потом понял, что бороться с дремотой бесполезно, удалился в спальню и вскоре, не пробило и десяти, уже крепко спал.
Немного погодя я расскажу вам о происшествии, которое прервало в ту ночь мой сон. Оно было пустяковым, но очень странным.
К следующему вечеру моя работа в Баруайке была закончена. С самого утра, за непрерывной напряженной работой, у меня не оставалось времени, чтобы вспомнить о том загадочном случае, который я только что упомянул. Но вот наконец, завершив ужин, я расположился за столиком отдыхать. День был душный, и я до отказа поднял одну из оконных рам. Я сидел у окна, придвинув к себе бренди и воду, и выглядывал в темноту. Луны не было, а в безлунные ночи из‑за близко растущих деревьев мрак вокруг дома необыкновенно сгущался.
– Том, – заговорил я, когда удостоверился, что предложенный мною кувшин горячего пунша настроил управляющего на общительный и говорливый лад, – вы должны мне сказать, кто еще, кроме вашей жены, вас и меня, ночевал здесь вчера.
Том, сидевший у двери, поставил свой стакан и несколько секунд молча искоса на меня смотрел.
– Кто еще здесь ночевал? – повторил он с нажимом. – Ни одна живая душа, сэр.
И он уставился на меня, явно ожидая продолжения.
– Очень странно. – Я ответил ему таким же пристальным взглядом, чувствуя себя и в самом деле немного странно. – А вы не заходили в мою комнату прошлой ночью?
– Ночью нет, только утром, когда пришел вас будить; могу поклясться.
– Вот что, – сказал я, – кто‑то у меня побывал, тоже могу поклясться. Я слишком утомился, чтобы встать с постели, но меня разбудил какой‑то шум, и я решил, что кто‑то швырнул на пол две жестяные коробки, где у меня заперты бумаги. Я услышал медленные шаги; в комнате было светло, хотя, как мне помнилось, перед сном я потушил свечу. Я подумал, что это вы пришли за моим платьем и случайно опрокинули коробки. Кто бы то ни был, но он ушел и свет унес с собой. Я собирался снова заснуть, но, взглянув в конец постели, где полог был чуть‑чуть раздвинут, заметил свет на противоположной стене, словно бы кто‑то со свечой в руках очень осторожно приоткрывал дверь. Я, не вставая с постели, поднялся, откинул сбоку полог и увидел, что дверь действительно открывается и в комнату снаружи проникает свет. Вы знаете, что изголовье кровати помещается у самой двери. Чья‑то рука толкала дверь, держась за край, и рука эта была очень необычная, совсем не похожая на вашу. Позвольте взглянуть.
Том протянул мне свою руку.
– Нет, у вас нормальная рука. А та была иной формы, полней, и средний палец укороченный, меньше других, словно он был сломан, а ноготь загнут наподобие когтя. Я крикнул: «Кто здесь?» Рука скрылась, стало темно, и больше я не видел и не слышал этого неизвестного посетителя.
– Он, как пить дать, он – это так же верно, как то, что вы живой человек! – вскричал Том Уинзор; лицо его побелело вплоть до самого кончика носа, глаза вылезали из орбит.
– Кто? – спросил я.
– Старый сквайр Бауз; это его руку вы видели; Господи, смилуйся над нами! – отозвался Том. – Это его сломанный палец и согнутый дугой ноготь. Счастье ваше, сэр, что в этот раз он не вернулся, когда вы его окликнули. Вы ведь приехали по делам обеих мисс Даймон, а будь его воля, им бы не досталось ни фута здешней земли; когда его застигла смерть, он как раз составлял совсем другое завещание.