Мне нужен этот материал в Киото, и как можно скорее. Обработай и отдай его кому-нибудь из наших младших сотрудников, у кого нет сейчас задания, и пошли его первым же подходящим рейсом в нужном направлении".
Блейкеншип, тщательно подбирая слова, медленно произнес:
– Алекс, означает ли это, что дело снова возвращается в работу?
– Не думаю.
– Может, тебе удалось найти ее столько времени спустя, как ты думаешь?
– Я честно не знаю, Тед. Скорее всего, что нет: я гонюсь за призраком, и ничего из этого не выйдет. Надеюсь, этот разговор останется между нами.
– Конечно.
– В отдел пойди сам. Не посылай секретаря. Я не хочу, чтобы поползли слухи.
– Понимаю.
– И сопровождающий, кому это поручишь, тоже не должен знать, что в бумагах.
– Не беспокойся. Но, Алекс... ведь, если ты нашел ее, это сенсация, а?
– И очень большая, – согласился Алекс. – Позвони мне, когда все сделаешь, и дай знать, когда можно ожидать посыльного.
– Договорились.
Алекс положил трубку и подошел к одному из окон гостиной. Он стоял, наблюдая за велосипедистами и мотоциклистами на многолюдной улице внизу. Каждый из них, казалось, знал цену времени: все спешили куда-то попасть. Он увидел, как один из велосипедистов, неверно оценив ситуацию, попытался проскочить между двумя машинами, когда для него не было достаточно пространства. Белая "тойота" задела велосипедиста. Человек и велосипед попали в жестокое, тормозящее, катящееся, подпрыгивающее сплетение ног и покореженных велосипедных колес, рук и велосипедных рулей. Завизжали тормоза, движение остановилось, люди бросились к сбитому человеку. Алекс, не будучи суеверным, ощутил незнакомое ему жуткое чувство, что ему в этот момент был послан омен – недобрый знак.
Глава 7
В полдень Алекс встретился с Джоанной, чтобы пообедать в Мицутани. Когда он снова увидел ее, то понял, что ее портрет, который он держал у себя в памяти, был настолько близок к оригиналу, насколько фотография Ниагарского водопада передает истинную красоту необузданно падающего потока. Она была много золотистее, живее, стройнее, ее глаза были синее, чем он помнил, хотя с тех пор, когда он видел ее в последний раз, прошла только одна ночь. На Джоанне был надет то скромно скрывающий ее формы, то провоцирующе облегающий терракотовый брючный костюм, дополненный ярким красным шарфиком и красным керамическим браслетом на левом запястье. Алекс взял ее руку и поцеловал, не потому, что он был приверженцем европейских манер, но потому, что это давало ему удобный предлог прикоснуться к ее коже.
Мицутани представлял из себя ресторан, разделенный перегородками из рисовой бумаги на много отдельных кабинетов, в каждом из которых стол сервировался строго в японском стиле. Потолок был невысокий: голова Алекса не доставала до него менее восемнадцати дюймов; пол был из отполированной до блеска сосны и такой светлый, что казался прозрачным и глубоким, как море. В вестибюле Алекс и Джоанна сменили свою уличную обувь на мягкие тапочки, и миловидная официантка провела их в кабинет, где они сели на пол, рядом друг с другом, на тонкие, но удобные подушечки, разложенные перед низким столиком. Перед ними находилось окно площадью в шесть футов, за которым был виден сад, обнесенный стеной. В конце года в саду уже не было цветов, чтобы порадовать взор, но можно было полюбоваться ухоженными вечнозелеными деревьями нескольких видов и зеленым ковром мха, который еще не успел по-зимнему побуреть. В центре сада находилась каменная пирамида, из которой на высоту семи футов бил фонтан; сотнями маленьких ручейков вода сбегала в мелкий, покрытый рябью пруд. Алекс никогда не видел ресторана более совершенно подходящего для влюбленных, чем этот; это было местечко, в котором вполне можно было заложить первые камни в здание нового романа.
Алекс попытался поудобнее устроиться на подушке, ища положение, которое позволило бы разместить его длинные ноги под низким столиком, и дважды ненамеренно коснулся коленями ее ног. Смутившись от своей неловкости, он улыбнулся и сказал:
– Япония очаровательна, но я здесь не в своей тарелке. Когда я улетал из Чикаго, мой рост был шесть футов и два дюйма, но, клянусь, кажется, в самолете я подрос еще на два фута. Здесь все такое хрупкое. Я чувствую себя как неуклюжий, грубый, волосатый варвар.
– Напротив, – сказала Джоанна, – для ваших габаритов вы довольно грациозны, даже по японским меркам.
– Спасибо, но я знаю, что это не так.
– Вы хотите назвать меня лгуньей?
– Как?
– Лгуньей. – Она притворилась, что обиделась.
– Конечно, нет.
– Тогда что вы скажете обо мне?
– Это была только дань вежливости.
– Вы хотите сказать, что человек может лгать, чтобы быть вежливым?
– Я хочу сказать, что я медведь, гиппопотам, и я знаю это.
– Я бы не сказала, что вы грациозны, если бы так не думала. Я всегда говорю то, что думаю.
– Все так делают.
– Да? И вы тоже?
– Всегда.
– Вы как нельзя лучше подходите мне.
– Я запомню это.
– Я этого и хочу, – сказала Джоанна.
Ее голос дрогнул, ясные голубые глаза встретились с его глазами:
– Мне нравятся люди, которые говорят то, что думают, даже если они говорят мне вещи, которые я не хотела бы слышать. Поступая так с другими, я надеюсь, что и они ответят мне тем же, и к черту все эти политесы между друзьями. Если вы не уйдете, то увидите, что я говорю правду.
– Это приглашение? – спросил Алекс.
– К чему?
– Это приглашение остаться?
– А вам оно надо?
– Думаю, что нет. – Теперь в ее лице он видел даже больше характера, чем вначале. В первый раз он почувствовал немалую силу и самоуверенность, скрывавшиеся под ее нежной, женственной оболочкой. – Если вам надоест мое общество, вы заявите мне это со всей откровенностью, я правильно понял?
– Да. Знаете, что дает то, что ты честен с людьми. Прежде всего, это экономит всем так много времени и боли. А сейчас я назову вас самым неуклюжим медведем, если вы, наконец, не усядетесь, давайте же обедать!
Алекс удивленно прищурился, Джоанна скорчила гримаску, показав ему зубы, он улыбнулся, и они оба рассмеялись.
Они ели мицутаки – белое мясо цыпленка, тушенного в глиняном горшочке и приправленного ароматными травами. Когда с цыпленком было покончено, они выпили отличный бульон. Все это сопровождалось несколькими чашечками горячего сакэ, который восхитителен в горячем виде и невкусен в холодном.
В течение всего обеда они оживленно беседовали. Алекс находил разговор с Джоанной приятным и ненатянутым, и действительно, им было настолько легко общаться друг с другом, что со стороны это выглядело, как будто долгие годы они были лучшими друзьями. Они говорили о музыке, японских обычаях и искусстве, о фильмах и книгах, рассказывали случаи из жизни. Алексу очень хотелось упомянуть имя Лизы Шелгрин. Как отреагирует Джоанна? Временами у него появлялась способность определять, виновен или нет подозреваемый по его реакции, по мимолетному выражению лица в момент, когда ему предъявляли обвинение, по оттенкам голоса и по еще более слабым изменениям, происходящим в глубине глаз. Однако, у Алекса не было желания затрагивать тему исчезновения этой Шелгрин, пока он не услышит собственную историю Джоанны: где она родилась и выросла, где она училась петь, почему она приехала в Японию и как она дошла до "Прогулки в лунном свете" в Киото. Биография Джоанны Ранд могла бы своим содержанием и правдоподобием убедить его, что она действительно была той, за кого себя выдавала, и что ее сходство с пропавшей женщиной по имени Лиза Шелгрин – только случайность.