Тот второй не поверил говорившему, хотя он клялся своей головой. Но, может быть…
– Да, может быть. Что ж, ты слышала вход французов в Москву и можешь поверить, я приложу все усилия, чтоб увидела вход нашей армии в Париж. Но пока что следует задуматься о надежном укрытии для тебя.
– Я уже думала об этом, – негромко произнесла Александра. – Я вернусь в имение.
– Что ты такое говоришь? Там сейчас война. Французская армия отступает. Во второй половине ноября там будет невообразимая толпа голодных, замерзших, ошалелых французов… Да и наши, признаться, будут не многим лучше.
– Там мои люди. Вернее, отца, но теперь мои. Они его любили, и я верю, что не выдадут его дочь.
– Оленька, что ты такое говоришь?! Твои крестьяне не смогут противостоять толпам мародеров. Хорошо, что здесь я подоспел вовремя. Если бы нет… А тогда, в конце ноября, они будут еще злее, голод, холод и поражение толкают на чудовищные преступления даже тех, кто вчера еще казался вполне нормальным. Да и опомнись, где ты там будешь жить? Усадьба выгорела, а то, что осталось, французы, скорее всего, разобрали на дрова.
– Покуда я поживу на хуторе у своего дяди. А весной…
Я невольно замер, вспоминая лесной хутор, о котором говорила Александра. На редкость неуютное место, где произошло их «знакомство» с французским резидентом капитаном Люмьером, где с него самого едва не спустили шкуру, где затем полегли братья Александры. Впрочем, я ей об этом не говорил, и вряд ли стоит, чтобы этакую новость сообщил ей кто-либо другой.
– Нет уж, как хочешь, но сейчас ты туда не поедешь, выбрось из головы эту блажь!
Выражение лица Александры стало холодным, как в те недавние дни, когда она величала себя моим тяжким крестом.
– Ты не смеешь мне указывать! Или я все же твоя пленница, князь?
Я досадливо покачал головой:
– Нет, Сашенька, не пленница. Слушай меня, постарайся понять. Так уж получилось, что в этом мире для меня нет никого дороже тебя. И я не могу допустить, чтобы с тобой случилось что-то страшное. Я прошу тебя, повремени с этой поездкой. Недолго. Быть может, полтора месяца, а то и меньше. Я придумаю, как отвезти тебя в Париж к месье Дюмануа. Обещаю тебе, а ты знаешь, я всегда держу слово.
Александра молчала. Расценив отсутствие какого-либо ее ответа как согласие, я продолжал:
– Неподалеку от Нижнего Новгорода имение моей тетушки. Я пошлю с тобой корсиканцев, твоего верного Томаша, напишу письмо и выдам денег на дорогу, чтоб вы ни в чем не нуждались. А когда дорога на Париж нам будет открыта, я пришлю тебе гонца.
– И кем же я буду у твоей тетушки?
– Я напишу, что ты моя невеста. Она добрая женщина…
Александра повернулась, чуть заметно поджала губы и вышла из кабинета.
– Куда ты?!
– Хочу побыть одна. Хочу вспомнить тот день, когда ты сделал мне предложение и когда я его приняла.
«Проклятье! – Я крепко сжал ладонями виски. – Да что ж это такое? Почему все так? Ведь я же чувствую, что тоже дорог ей, или, может, это мне лишь кажется? Она, конечно, обрадовалась своему освобождению, но, может быть, я все остальное лишь придумал? Мираж! Фата-моргана! Ничего такого не было?! – Я снова уставился в окно, стараясь унять кипевшую в груди досаду. – Разве я не прав? Разве то, чего я хочу, не идет на пользу ей? Что же тогда? Почему?»
Бой вдали завершился, вернее, не бой, а бойня. Я и без подзорной трубы видел, как, выстроившись колонной по три, в село въезжают гусары Чуева. «Скоро они будут здесь, – подумал я. – Ротмистр посылал гонца в Ставку, значит, будут новости. Впрочем, во многом я их могу предсказать куда лучше любой штабной сводки.
Как ни крути, а знания – тут мое главное оружие. Хотя тут есть некий парадокс: чем активнее я пользуюсь своими знаниями, тем выше шанс, что они далее не будут соответствовать реальности. Кто предупрежден, тот вооружен. И об этом отнюдь нельзя забывать. Многознание вполне может сыграть плохую шутку. Никогда не угадаешь, когда именно. Так что всегда нужно быть готовым на ходу вносить коррективы, и потому новости из Ставки могут оказаться воистину бесценными. Так что умерьте гордыню, ваше сиятельство, – скомандовал я себе. – А оказаться в Париже до того, как Наполеон соберет новое войско, перспектива заманчивая. Это не фуражиров резать и адъютантов перехватывать, тут игра может пойти по самой крупной ставке. Правда, – я усмехнулся, – тогда дата вступления нашей армии в Париж может сильно измениться. Что ж, придется признать, что ошибся. Надеюсь, капитан Люмьер будет не в обиде. Стой, стой, стой! – Я остановил резвый бег своих мыслей. – Все это так, несомненно, так. Однако же в Париж следует попасть, чтобы отвезти Александру к чудодейственному лекарю. И уж потом великая миссия, напутствие Старцев и прочие героические выходки».
Я вдруг остановился, стараясь взвесить на невидимых весах совести и чести свою любовь и величие Отечества, и будто ощущал, как натужно вибрирует чаша весов, не давая однозначного результата.
– Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! Михалыч человека прислал. К мосту, что у Стыри, направляется колонна.
– Чуев с гусарами уже в селе. Поднимай наших, мы выступаем.
Конечно, черт возьми, холодно, но так ведь дело к зиме. А и то сказать, под Прейсиш-Эйлау не теплее было, однако же выстояли, победили! И теперь небось не слабее. А если так подумать, то нынче сам Бог велел армии выстоять, ибо после битвы на Москва-реке в ранце почти у каждого солдата хранится ежели не маршальский жезл, о котором некогда говорил Наполеон, то уж обеспеченный завтрашний день – это точно. Столько всего досталось в трофеях, что и в сказках слышать не доводилось. Вот еще чуть-чуть русский царь покочевряжится и поймет, что деваться ему некуда. Поймет и придет на поклон. В конце-то концов, за что ему воевать? За британское золото? У него и своего столько, что другим и не снилось. Стало быть, куда проще и выгодней императорам между собой договориться, как в прошлый раз в Тильзите. А уж если скопом на Британию навалятся, так полетят от этих английских выскочек – только пух да перья. Оно что и говорить, если сравнивать с Аустерлицем, русские воевать научились. Но, конечно же, не так ловко, как император французов.
Молодые солдаты слушали, кивали головами, протягивали к костру продрогшие руки и утоляли мучительный голод пресными лепешками. Воды не хватало, так что запивать приходилось исключительно пивом. Попытка набирать воду из ближайших рек и озер ни к чему хорошему не привела – жесточайшая дизентерия косила полки не хуже картечи. Как ни силились армейские лекари спасти обессиленных болезнью солдат и офицеров, те не могли двигаться дальше и оставались в разоренных деревнях на милость врага, а то и вовсе в придорожных кустах, практически лишенные шанса на спасение. Участь этих несчастных заставляла оставшихся сплачивать ряды и маршировать, сцепив зубы, вслушиваясь в команды офицеров, как некогда в проповедь священника, шагать к Смоленску, волоча на спине звонкий гарант светлого будущего, мечтая лишь об одном, что когда-то это все закончится и вот тогда-то с улыбкой можно будет рассказывать внукам…
Кроме солдат Великой армии, от Москвы мрачной толпой брели гражданские всякого рода и звания. Еще совсем недавно они и не думали куда-то двигаться с насиженных мест. Все эти кондитеры, учителя танцев, портные и куаферы, модистки и актрисы, лишенные привычного заработка и порою вовсе не без причин опасающиеся возвращения русской армии. Конечно же, далеко не все из них в прежние годы имели сношения с французской разведкой, старательно докладывая о настроениях в обществе, о конфиденциальных секретах высокопоставленных заказчиков, о передвижении войск, словом, обо всем, что могло навредить России.