Но где найти такого мужа? Где взять время и деньги, чтобы поехать в дальние края и там познакомиться с нужным человеком? Мария потребовала:
— Десерт, кофе, шнапс. Мне нужно подумать.
— Я тебя обожаю, — воскликнула Шарлотта.
На что Мария отрезала:
— Оставь ты меня в покое! Можешь пока принести бумагу и карандаш».
Да, так оно и было, она довольно точно все передала. После трех рюмок шнапса я обвела в рамку несколько слов на листке бумаги, передала ей и сказала:
— Сегодня вторник. Думаю, мы еще успеем к пятничному выпуску этой крупноформатной межрегиональной газеты в Баварии, вот тебе твое объявление:
Лоттель сначала была настроена скептически, но все-таки уже на следующее утро подала объявление и через несколько дней получила ответное письмо, в котором крупноформатная межрегиональная газета с сожалением сообщала, что не может его напечатать. Их объявления в разделе знакомств служат для завязывания отношений. А из нашего текста однозначно не следует, что есть желание завязать отношения. Видно только, что нас интересует обеспеченный самец-производитель.
Шарлотта заменила «для рождения ребенка» на «для создания семьи» и подала объявление снова. Она получила сорок семь писем, которые мы перебирали несколько ночей. Некоторые прислали фотографии — этих мы сразу забраковали, с другими Лотта в моем присутствии разговаривала по телефону и задавала им вопросы, которые я ей писала на бумажке. По мне, так выбирать было не из кого, но она договорилась встретиться с пятью кандидатами. На Даниэле она остановилась после того, как встретилась и переспала с двумя другими. К сожалению, об этих встречах она мне подробностей не рассказывала, да и сейчас тоже молчит. Тогда она лишь с содроганием пояснила, что вытянула две пустышки, сегодня она диктует, пропустив их: «Так Шарлотта познакомилась с Даниэлем и решила, что из этого может выйти что-нибудь дельное». И вышло, хотя Шарлотта несколько месяцев не могла забеременеть: их встречи редко совпадали с удачными для зачатия днями. И здесь на сцене появляется уже упомянутое невообразимое зелье, которое я сварила для Лотты, — прошло уже несколько лет, а я до сих пор при мысли об этом только качаю головой. Я! Я же вообще не верю ни в какие особенные свойства никаких травок, за исключением некоторых засушенных цветков и листьев, которые, как мне известно, уж так и быть, одурманивают. За этим исключением я не верю, что травы — измельченные, тертые, высушенные или после шоковой заморозки — могут спасти от какой-то беды или подарить счастье. Исключительно мое мнение. И вот я пошла, смешала определенные травы, залила нагретой до девяноста градусов водой, выдержала семнадцать минут, процедила, опять добавила горячей воды и варила вместе с остальными ингредиентами несколько часов, пока не получила тягучую жидкость. Которую я напоследок, беспомощно, но в высшей степени решительно, еще и долго заговаривала. Лоттель выпила ее и на следующий день забеременела. Хотя по всем расчетам этого быть не могло. С тех пор она утверждает, что у меня способности. Чем чаще она превозносит тогдашнее колдовство, тем больше гнетет меня то, что до сих пор мне не удалось сварить зелье против неукротимого роста тканей ее собственного тела. Как будто прочитав мои мысли, она прерывает диктовку, отхлебывает травяного настоя, который должен помочь ей дожить не меньше чем до ста, и смотрит на меня поверх края чашки, серьезно и продолжительно. Я снимаю очки и отвечаю на ее взгляд.
В дверь стучат.
— Сейчас, мамуля, сейчас мы сделаем перерыв, — кричит Лотта в направлении уже нажатой дверной ручки и действительно — на какое-то время ей удается предотвратить очередное появление матери, которая в моих глазах кто угодно, но только не мамуля. Ручка снова поднимается, и ничего не происходит.
— Лучше поесть печенья, — Лотта берет с подноса вазочку с темно-коричневыми сухими палочками.
— Лучше поесть печенья, — Лотта берет с подноса вазочку с темно-коричневыми сухими палочками.
— Лучше для кого? — интересуюсь я. Она пожимает плечами и откусывает.
— Ну и гадость, — говорит она, и при этих словах изо рта у нее сыплются сотни пыльных крошек. — Господи, фотографии! — она смотрит на меня, как будто ей только что пришло в голову, что Бен уже несколько часов ждет, пока его заберут. — Они же у тебя с собой?
Как только я их протягиваю, все заботы как ветром сдуло, морщинистый рот растягивается в счастливой улыбке.
— Ой! — восклицает она. — Ну ты только посмотри! В голове не укладывается!
Этот кадр я сделала накануне рождения Бена. Лотта направляет свой гигантский живот прямо на камеру, как будто хочет пузом вперед попасть через объектив внутрь, да еще этот взгляд разъяренной львицы перед прыжком на зрителя: я проглочу тебя, говорят этот взгляд и этот живот, и я до сих пор чувствую эту угрозу. Лотта радостно смеется и никак не может оторваться от «беременной» фотографии.
— Эй, хрюшка, — я протягиваю ей следующий снимок. — Кто на карнавале засунул мне в рот свой язык и отплясывал там самбу?
Она сияет.
— Мне просто интересно было попробовать, каково это, — отвечает она. И перебирает стопку, совсем забывшись от счастья, то и дело покачивает головой, и на лице у нее незнакомое мне выражение — смесь торжества, неверия, радости и грусти; то громко засмеется, то вдруг притихнет, нежно улыбается, проводит пальцем по фотографии, неожиданно прикрывает глаза.
— Ты же меня не забудешь, правда? — спрашивает она, уже зная ответ, и мы отвечаем в унисон: «Нет». Ее нет эхом отзывается на мое. Она открывает глаза и говорит:
— Ты терпеть не можешь, когда я так говорю, но я тебя в самом деле обожаю.
Я не могу сдержаться и рывком открываю дверь. Бегу по коридору, мимо матери, которая, как изваяние, стоит у меня на пути, в ванную комнату, открываю кран. Под шум водопада я могу выплакаться. Лишь через несколько минут я чувствую на спине немигающий взгляд матери. Я утираю слезы, в бешенстве оборачиваюсь и так же неотрывно смотрю на нее.
— Мама хочет меня убить, — говорит Лотта, как только я вхожу в комнату; в руке у нее темно-коричневое печенье. — Я сейчас подавлюсь!
— Тогда я пожертвую собой и все съем сама, дай сюда, — отвечаю я и хватаю вазочку.
— Ни в коем случае! — кричит она. — Я этого не допущу! Руки прочь! — она вцепилась в вазочку обеими руками.
— Нет, дай! — я тяну к себе.
— Я сама! — она не сдается.
— Черт побери, дай мне умереть, — я торопливо запихиваю в рот сразу две штуки.
— Это я, я хочу умереть, — возражает Лотта и проглатывает сразу три. И вазочка пустеет. — Отлично, — Лотта довольна. — Теперь мир моей матери снова в порядке: пока едят ее печенье, все хорошо.
Внезапно она с сожалением говорит своим детским голоском, показывая на фотографии:
— А со свадьбы-то вообще ни одной нет.
— Лотта, я не была на вашей свадьбе.
Она смотрит на меня недоверчиво.
— Я же болела.
— А я и забыла.
Она так же разочарована, как и тогда, когда я ей позвонила и сообщила, что не смогу прийти на свадьбу, потому что слегла с отитом. Она тяжело вздыхает.
— Как жаль. А ты правда болела?
— Да.
— Честно?
— Лотта, если я когда и врала, то вообще-то только ради тебя. Шарлотта больна, сестра Шарлотты при смерти, ребенка Шарлотты только что переехала машина, к сожалению, Шарлотта не может прийти, пожалуйста, поймите...
— Тсс! — Лотта кивает на дверь.
За дверью тихо.
— Вернемся к тексту, — требует она и смотрит на часы.