На сей раз аппетит у лавины был похуже, она допустила на себя лишь троих – остальные лишь беспомощно смотрели, как белое облако подхватило их друзей и швырнуло со склона в пропасть… В тот день погибли двенадцать человек. Как по‑вашему, Кирилл Иваныч, виновны ли лавинщики в их гибели?
Петухов важно и снисходительно кивает. Может быть, он не очень меня и слушал, но доволен тем, что его знают и отличают, и что в зале перешептываются: сообщают, небось, друг другу, какое он влиятельное лицо.
– Вы меня убедили. – Он встаёт, давая возможность вновь полюбоваться своей бараньей прической. – Спасибо. А более массовые случаи гибели от лавины бывали?
От этого вопроса я ухожу – делаю вид, что не расслышал. Я далеко не всегда согласен с тем, как у нас освещаются стихийные бедствия, но одно решительно одобряю: не стоит щекотать нервы читателя или телезрителя уж слишком страшными картинами, это как раз та информация, которая вряд ли делает человека лучше или умнее: скорее, она сделает из него неврастеника. Есть вещи, выдержать которые под силу профессионально подготовленному специалисту, и незачем создавать из них нездоровые сенсации.
Тянет руку один из длинноволосых охламонов, но мне надоело отбиваться от остроумных вопросов, и я его не замечаю. А вот этот турист – другое дело.
– Пожалуйста, прошу вас.
– Допустим, произошло худшее, и лыжник попал в лавину, – говорит пожилой толстяк, обтянутый, как смирительной рубашкой, линялым тренировочным костюмом. – Что должен и, главное, что он может делать в такой ситуации? Совершенно ли она безнадёжна?
Я почтительно киваю в знак понимания – это тот самый академик, который тащил «россиньолы». Ваня Кореньков отзывается о нём с большой теплотой: весёлый, поднаторевший в летних турпоходах, нагрузку держит, как трактор, носа не задирает и к женскому полу претензий не имеет, что в Кушколе с его легкомысленным климатом бросается в глаза и свидетельствует либо о похвальной супружеской верности, либо о возрастных явлениях. Алексей Игоревич – так его зовут – просил Ваню сведений о нём не разглашать, и о том, что в «Актау» проживает светило в области радиофизики, знают Ваня, я и по долгу службы Гулиев, которому радиофизика до лампочки и который предпочёл, чтобы Алексей Игоревич был заведующим магазином «Ковры». И Гулиев по‑своему прав: баллотироваться в академики он не собирается, а какую пользу можно ещё извлечь из оторванного от жизни учёного?
Зал напряжён, наконец‑то задан вопрос, имеющий прямое отношение к тому, что каждый ценит превыше всего.
– Давайте сначала поставим вопрос по‑иному, – говорю я, – предположим, что лыжник видит несущуюся на него лавину. Практически убежать от неё почти невозможно – лавина из сухого снега развивает скорость до ста восьмидесяти километров в час; почти – потому что опытный, сохранивший самообладание лыжник, особенно если он на ходу, может успеть свернуть. Возьмём худший вариант: времени свернуть нет, но секунда‑другая в запасе имеется. Прежде всего попытайтесь освободиться от лыж – это чрезвычайно важно, вы обретёте некоторую свободу действий; но вот лавина уже вас подхватила и куда‑то несёт, вы беспомощны, но – два действия вам под силу: делайте плавательные движения, это даст шанс удержаться на поверхности, и, самое главное, опустите на голову капюшон, прикройте рот и нос! Ни в коем случае не забудьте это сделать, иначе пыль и лавинный снег могут быстро забить дыхательные пути и задушить.
Я делаю длинную паузу, чтобы насладиться абсолютной тишиной: даже барбосы и охламоны перестали ухмыляться и ёрзать. В зале находятся несколько человек, которые не хуже меня знают, как мало помогут мои наставления тем, кто попадёт в лавину, но это не имеет значения: людям свойственно во что‑то верить и на что‑то надеяться.
Теоретически наставления безупречны, однако мой личный опыт говорит, что если уж лавина подхватила – твоё спасение зависит от тебя чуть больше, чем если бы ты попал в бетономешалку.
Я привожу примеры, рассказываю о лыжниках, чудесным образом спасшихся, – ни во что иные люди так не верят, как в чудеса. Я называю фамилии – это ещё убедительнее. Валентина Фоменко и Николай Петров – двое из одиннадцати – остались в живых, так как сохранили между снегом и дыхательными органами пространство, так называемые «воздушные мешки». Около получаса лежал в лавине Олег Фролов – можете взять у него автограф, он сидит в шестом ряду, в чёрном с белыми оленями свитере (это тебе за аплодисменты!). А обнаружить и спасти его удалось благодаря лавинному шнуру, кончик которого остался на поверхности, – мы точно знали, где Олега искать. Требуйте у дирекции напрокат лавинный шнур – и вы получите лишний шанс.
Гулиев исподтишка показывает мне кулак: завтра туристы насядут, а в прокатном пункте шнура нет. Сам виноват, я предупреждал.
– Ну а лучший, по секрету, способ спасения от лавин – это в них не попадать, – заключаю я под облегчённый смех аудитории. – Чего от всей души вам желаю.
Потом я отвечаю на несколько подобранных для меня записок, откланиваюсь и спускаюсь в зал – помочь маме и Наде с аппаратом. Публика расходится медленно: одни сгруппировались вокруг Олега, другим что‑то заливает Гвоздь, третьи атакуют вопросами Хуссейна, четвёртые – маму и меня. Ко мне – чудное видение! – пробивается осрамленный перед всем залом барбос.
– Какого чёрта, – рычит он, – ты выдумал насчёт опоры?
– Мой сын ничего не выдумывает, – авторитетно говорит мама, делая акцент на слове «сын». Тоже отработанный приём: «Так это ваш сын?», «Ах, вам можно позавидовать!» и прочее.
– Разве это был не ты? – удивляюсь я, протирая глаза. – В самом деле – не ты. Меня иногда подводит зрительная память, тот малый тоже был похож на бульдога, у которого из‑под носа стащили кость.
Барбос багровеет, мерит меня взглядом – я, пожалуй, потяжелее, это его не устраивает. – Не будь рядом твоей мамы…
– Это невозможно, – перебиваю я, – мы с мамой неразлучны. Моя мама всегда рядом, она не позволит, чтобы её сына кто‑нибудь обидел. Правда, мама?
В глазах у барбоса сверкают искорки юмора.
– А ты парень ничего. – Он примирительно протягивает руку. – Анатолий. Где я мог тебя раньше видеть?
– Наверное, в кино, я иногда снимаюсь под псевдонимом Бельмондо.
– Вот что, снежный барс, занимайся своими лавинами, а кое от кого держись подальше… Условие задачи понятно?
– Не спортивно, – отрезаю я. – Пусть победит сильнейший.
Больше ничего примечательного в этот вечер не произошло.
На склонах Актау
Ночью мне снились горы – высоченные пики, гребни и кулуары, и все незнакомые, на них я не бывал; а под конец произошла удивительная вещь – я точно, в деталях повторил во сне одно на редкость неудачное восхождение и остро пережил все его стадии. Особенно когда принял решение спускаться по леднику, хотя отлично знал, чем это кончилось. Потрясающее ощущение – знать, что ты идёшь на верную гибель, и быть не в силах шевельнуть пальцем, чтобы задержать себя и ребят. Единственное, что я смог сделать, – это проснуться в холодном поту.
Я уже оделся, умылся, накормил Жулика, а нервы никак не успокоятся. Когда мне снятся такие сны, что‑то должно произойти – так уже бывало. Ерунда, конечно, но я человек суеверный, сон просто так не приходит.