Когда мы туда попали, она мне пообещала объяснить все чудеса следующим же утром. Однако после ночи страстной любви, я проснулся не в волшебных чертогах в объятиях возлюбленной, а на голой лавке в придорожном трактире. Туда меня привезли ночью какие-то неизвестные люди в бессознательном состоянии. Причем, все мои вещи и деньги оказались в целости и были переданы на хранение трактирщику.
Пока я вспоминал эту странную историю, возчик немного успокоился, встал с колен и опять занялся сломанной оглоблей. Я от нечего делать, наблюдал за его действиями. Мужик тщательно прикладывал друг к другу обе части местами слома, глубокомысленно их осматривал, потом снова разъединял. Однако несмотря на его усилия, оглобля почему-то не срасталась. Он укоризненно качал головой и несколько раз повторил попытки. Потом бросил обломки на дорогу и объяснил:
- Нет, никак не получается, а хорошая была оглобелька, считай, десять лет прослужила! Кабы глупая животина не упала, ей бы век сносу не было.
Я рассеяно кивнул и опять вернулся в недавнее прошлое. Уснув с возлюбленной на кровати и нежданно-негаданно проснувшись в неизвестном трактире, я какое-то время пребывал в понятной прострации. Я даже не мог придумать, что мне делать дальше. Понятно, мне следовало как-то упорядочить жизнь, "легализоваться", разыскать родственников и людей, с которыми познакомился тринадцать лет назад.
Однако кругом гремела война, Москва сгорела, на дорогах творилось столпотворение. Короче говоря, время для поисков знакомых и наведения мостов было не самое подходящее. Нужно было где-то переждать пик драматических событий. Потому я на два дня остался в трактире куда меня "подбросили". Там отдохнув и отоспавшись, я решил уехать в Калугу, переждать вблизи от столицы окончание боевых действий.
В ближней деревне я нашел пресловутого Гордея Никитича, охотника заработать лишнюю копейку. Мы с ним сторговались, и чтобы не наткнуться на разбредшихся по лесам французов, выехали не днем, а поздней ночью.
Глава 2
После ненастной погоды и обильного недавнего снегопада, небо, наконец, прояснилось и расчистилось. Всю ночь на нем сияли звезды, а утром я смог увидеть солнце, по которому успел порядком соскучиться.
С рассветом мой возница приободрился и перестал смотреть на меня ищущим взглядом больной собаки. Чтобы согреться, я хорошо размялся и объявил, что мне пора отправляться в путь.
Недостатка в деньгах у меня не было. Я рассчитывал дойти до большого села и там нанять подходящий экипаж.
- Ну, оставайся с Богом, - сказал я Гордею Никитичу, вновь обвешиваясь своей амуницией.
- Барин, а может быть, ты подождешь, пока я сбегаю за новой оглоблей? Я скоренько, одна нога здесь другая там, - предложил он. - Чего тебе одному по дорогам мыкаться, вдвоем все веселее!
- Нет, спасибо, я как-нибудь без тебя обойдусь, - ответил я, избегая его молящего взгляда.
По-видимому, моему возчику очень не хотелось возвращаться домой и заниматься хозяйством. Распрощавшись, я без большого сожаления повернулся к нему спиной и пошел своей дорогой. Мужик огорченно вздохнул и опять поднял с дороги сломанную оглоблю. Не успел я отойти и пятидесяти метров, как за спиной раздался его голос:
- Барин! Барин! Постой!
Слушать новую серию уговоров я не хотел и, не оглядываясь, махнул ему рукой. Однако мужик не успокоился и завопил:
- Барин, погоди, сюда люди едут, может, помогут с оглоблей-то!
Я оглянулся, действительно на дороге появился крытый экипаж в сопровождении нескольких всадников. В такое раннее время встретить попутчиков было удачей, и я остановился. Заметив на дороге людей, лошадь и сани, загораживающие проезжую часть, экипаж поехал медленнее, а от эскорта отделились два всадника и поскакали к нам. Мне пришлось вернуться к вознице. Судя по одежде, верховые были русскими, и я не стал готовить оружие, просто ждал, когда они подъедут.
Увидев моего возницу, крестьянскую лошадку и сломанную оглоблю, они все поняли и без расспросов. Мой вид их заинтересовал больше, но обратились они к Гордею Никитичу.
- Чего, мужик, сани поломались? - спросил его молодой парень, стараясь удержать на месте горячего коня.
- Да вот оглобля, будь она неладна! - пожаловался возница. - У вас не надеется запасной?
- Ты лучше убери розвальни с пути, - строго приказал второй, - не то наш барин рассердится!
- Это мы мигом, - засуетился мой философ, зачем-то влезая на облучок, - так как же с оглоблей?
Всадники ничего ему не ответили и поскакали назад. Гордей Никитич подождал пока они отъедут и только тогда спустился наземь. Я помог ему столкнуть сани с хода и с интересом ожидал, когда подъедет экипаж и вся кавалькада. Похоже, ехал кто-то богатый и знатный. Большая нескладная карета с дорогой отделкой была запряжена четверкой рослых воронежских битюгов. На первой лошади сидел форейтор.
Когда экипаж проезжал мимо нас, из окна выглянул мужчина с роскошными распушенными бакенбардами, закрывающими половину лица. Мы встретились взглядами, и я ему вежливо поклонился. Мужчина ответил снисходительным кивком, потом удивленно расширил глаза, махнул мне рукой, потом торопливо открыл дверцу и крикнул форейтору, чтобы тот остановил лошадей. Меня удивила такая неожиданная реакция незнакомого человека.
Однако на этом странности не кончились. Карета остановилась метрах в двадцати от нас, а господин с бакенбардами торопливо выскочил из нее на дорогу и пошел ко мне широко разведя руки, явно, чтобы заключить в объятия. Здесь уже я стушевался, не зная как себя вести. Этого дородного мужчину не первой молодости с роскошной растительностью на лице я видел первый раз в жизни. Резонно посчитав, что он обознался и принимает меня за кого-то другого, я изобразил на лице сдержанную радость и ждал, чем все это кончится.
А кончилось все так странно, что улыбка сама собой сползла у меня с лица.
- Дорогой друг, - зычно возвестил незнакомец, - какая приятная неожиданность! Никак не ожидал вас так запросто встретить на дороге! Вот это радость, так радость!
Возможно, для него это и было радостью, но никак не для меня, теперь мне предстояло его разочаровать и сознаться, что я отнюдь не его "дорогой друг". Я уже было открыл рот, что бы сказать, что он ошибся, как он назвал меня по имени отчеству.
- Алексей Григорьевич, батенька, - взволнованно проговорил незнакомец, заключая мое растерянное тело в крепкие дружеские объятия, - какими судьбами?!
- Да вот, решил поехать в санях, а у возчика сломалась оглобля, - невнятно объяснил я, не зная что обо всем этом думать.
Мало того, что я, судя по реакции, был так похож на его знакомого, что он меня с ним перепутал, так еще мы с этим неведом Алексеем Григорьевичем, оказались полными тезами.
Пока я все это прокручивал в голове, пылкий приятель Алексея Григорьевича что есть силы, прижимал меня к своей любящей груди.
Наконец взрыв его чувств пошел на убыль, и он меня отпустил, правда, продолжал придерживать за рукав и откровенно мной любовался.
- Марья Ивановна, когда узнает, что мы с вами так запросто встретились, ни за что не поверит! - сообщил он мне. - Вот ей будет радость, она последнее время только о вас и говорит!
Теперь в дело включалась еще неведомая Марья Ивановна, надеюсь не интимная подруга моего полного тезки, Алексея Григорьевича.
- Да, да, конечно, я и сам не ожидал, такая неожиданная встреча, - промямлил я, чтобы хоть как-то ответить на его восторги.
- Вы теперь куда направляетесь? - спросил проезжий, так и не отпуская моего рукава.
- Хотел съездить в Калугу, - назвал я конечный пункт своего вояжа, - да оглобля сломалась.
- В Калугу? Вот и чудесно, у меня там младший братец вице-губернатором! - сообщил мне то ли новый, то ли старый знакомец.
- Непременно передам ему от вас поклон, - пообещал я, слегка подталкивая его назад к карете.
Однако владелец бакенбард и вооруженного эскорта, так просто расставаться со старым другом не намеревался. Он плотно утвердился на толстых ногах, обутых в мягкие полусапожки и вперил в меня нежный взгляд.
- А вы знаете, драгоценный мой, Алексей Григорьевич, что я сейчас еду прямо из ополчения, домой на побывку. Марья Ивановна последнее время немного хворала, так я решил ее проведать. Теперь, когда мы погоним супостата с матушки Руси в его Парижскую берлогу, не знаю когда еще удастся с ней свидеться, - сообщил он.
- Так вы сейчас состоите в ополчении? - вежливо, удивился я. - В каком, если не секрет?
Собеседник немного смутился, но ответил:
- В третьем, резервном.
В 1812 году было выставлено более трехсот тысяч ополченцев, из которых были образованы округа: 1-й - для обороны Москвы, 2-й - для обороны Петербурга и 3-й - для составления резерва. Ратники ополчения были сведены в пешие и конные полки и дружины, делившиеся на батальоны, сотни и десятки.
На бравого воина дорожный знакомый никак не походил, потому и его резервной ориентации я не удивился.
- А вы я, вижу, - продолжил он, рассматривая французский мушкетон, висевший на моем плече, - участвовали в деле?
- Нет, скорее в локальных конфликтах, - загадочно для этого времени, ответил. - Ничего серьезного.
Как многих сугубо штатских людей, а он, судя по всему, таковым и был, благоговеющих перед армией и воинскими подвигами, его такое объяснение не удовлетворило, он даже посмотрел на меня слегка свысока.
- А мы так славно повоевали! Вы знаете, у меня над головой даже пролетали ядра! И я, поверите, не склонил пред ними головы! Значит, вы сейчас, направляетесь в Калугу, - резко сменил он тему разговора.
- Да, в Калугу, - пробормотал я, но он, не слушая, опять вернулся к военным делам.
- Сейчас отсиживаться по тылам не след, все патриоты любезного нашего отечества, взяли в руки оружие! Хотите, я вам расскажу, в какой переделке я побывал?
- Я, право, не знаю, вам нужно спешить домой к Марье Ивановне, - попробовал отказаться я, - она нездорова, стоит ли задерживаться? Может быть как-нибудь в другой раз?
Действительно, слушать посередине дороги рассказы незнакомого человека о его ратных подвигах мне не слишком хотелось. Судя по выражению лица, добрым глазам и пылкой речи, муж Марьи Ивановны был пресимпатичным человеком, но мне было неловко перед его свитой, явно маявшейся от словоохотливости хозяина.
- Пустое, милейший, Алексей Григорьевич! Что вам в той Калуге? Калуга никуда не денется, как стоит на своем месте со времен князя Дмитрия Донского, так и еще постоит! Когда вы узнаете, что со мной случилось на прошлой неделе, так ни в какую Калугу не захотите!
- Ну, что же, извольте, я послушаю, - смирился я с неизбежным.
Было, похоже, что мне выпал счастливый день, сначала слушать философские рассуждения мужика, теперь батальные истории барина.
- Да знаете вы ли, милейший Алексей Григорьевич, что я был шпионом?!
- Шпионом? - повторил я за ним. - Как же так?
- А вот представьте! Поехал смотреть, как уходят из Москвы французы. Оделся, знаете ли, мещанином, да и смешался с войсками. Иду себе по дороге и все высматриваю, сколько у врага пушек, сколько лошадей и всяких повозок!
Он замолчал, и радостно смотрел на меня, ожидая реакции на свое сенсационное сообщение. Пришлось ему подыграть:
- Надо же, наверное вам было страшно?
- Отнюдь! Французы ведь не знали, что я шпион! - радостно воскликнул он.
- Ну, и много вы нашпионили? - поинтересовался я.
- Ничего не успел толком сделать, - засмеялся скромный герой, - представляете меня схватили французские солдаты и едва не расстреляли! Помог просто невероятный случай! Меня выручили другие французские солдаты.
- Да? - только и сказал я, уже переставая чему-либо удивляться. - Я могу даже сказать как…
Случай, как известно, дело непредсказуемое. Когда я попал в двенадцатый год, меня в бессознательном состоянии нашел в лесу французский патруль. Командовал им французский сержант Жан-Пьер Ренье. С отданными ему в подчинение итальянскими солдатами у сержанта, мягко говоря, не сложились отношения, они собрались Ренье убить, а покойника, за которого посчитали меня, ограбить. Сержанту это не понравилось и при моем посильном участии мародеров мы перебили.
Однако на этом, наши злоключения не кончились. Уже в непосредственной близости от Новой Калужской дороги по которой отступала из Москвы Великая армия Наполеона, мы с сержантом Ренье, наткнулись на троих французов, тащивших вглубь леса человека в штатском. Ренье их окликнул, те же, даже не ответив, тотчас начали в нас стрелять. Сержант получил пулю в плечо, но не испугался, и кончилось эта стычка тем, что с французами мы, с Божьей помощью, справились. А вот штатский, которого я не успел даже толком рассмотреть, пока шел бой сбежал.
- Вы? - удивился, новый знакомый, - откуда вы это можете знать?
- Французских солдат было трое?
- Трое, - подтвердил он, глядя на меня, что называется во все глаза, и даже перестал улыбаться.
- Двое вас вели, а последний, подталкивал штыком? - уточнил я.
- Алексей Григорьевич, дорогой, не томите, откуда вы все это знаете?! - явно волнуясь, спросил он.
- Эти трое солдат обстреляли двоих французских пехотинцев, а вас повалили на землю…
- Не может этого быть! - тихо сказал он, всматриваясь в меня. - Я бы вас непременно узнал. Правда, смотреть по сторонам, у меня не было времени…
- У меня тоже, вы так быстро скрылись, что я вас толком не рассмотрел.
- Я, признаться, запомнил только вашу саблю, такая кривая, скорее всего турецкая. А остаться я никак не мог, что мне было делать в бою без оружия…
- Вы правильно сделали, - успокоил я, обнажая клинок. - Узнаете?
- Это просто невероятно! - обескуражено сказал он. - Конечно, узнаю, я его видел почти возле своего лица! Неужели это были вы?!
- Случайно, но я.
- Голубчик, выходит, я обязан вам жизнью, - сказал он, от умиления заплакал, и опять принялся меня обнимать.
- Ну, нет, что вы, - попытался я остановить новый взрыв эмоций, - случись это со мной, вы бы сделали то же самое.
- Да как же это! Теперь вы должны, вы просто обязаны поехать со мной! Ну, хотите, я перед вами на колени встану? Если я вас не привезу, Марья Ивановна мне никогда этого не простит! Ну, пожалуйста…
Честно говоря, мне и самому стало любопытно разобраться со всей этой чередой совпадений, однако смущали схожесть с неведомым тезкой и неминуемое разоблачение.
К тому же совсем не хотелось обманывать этого милого, наивного человека.
- Ну, что поедете? - снова спросил он, просительно заглядывая в глаза.
- Пожалуй, почему не поехать, - сказал я, незаметно, освобождаясь из его объятий, - в Калугу мне не к спеху, только у меня есть одно маленькое "но".
- Вот и чудесно! - обрадовался он. - А все ваши сомнения мы как-нибудь решим!
- Это не то, что сомнение, - начал я, еще не зная как построить конец фразы, - видите ли, я не совсем тот, за кого вы меня принимаете.
- Что значит не тот? Я ведь даже вашу саблю узнал! Да и откуда вам было знать о тех французах, если вас там не было!
- Нет, с тем случаем все так и есть, а вот то, что я именно тот Алексей Григорьевич, которого вы знаете, я не совсем уверен.
- Что? - только и смог сказать добряк. - Что значит "не тот"? Алексей Григорьевич, вы, видно, надо мной смеетесь, а я не пойму, чем вас прогневил…
Он так обиделся, что я уже пожалел, что затеял этот разговор. Нужно было просто сослаться на занятость и идти своей дорогой.
- Получается, что вы это не вы? Вы с нами не хотите больше знаться? - тихо спросил он, отступая от меня.
- Нет, что вы такое говорите, мне очень приятно было с вами встретиться. Но только, я не тот Алексей Григорьевич, которого вы знаете.
- То есть как это не тот? - растеряно спросил он. - А какой?
- Не знаю, я сам по себе. То есть, меня тоже так зовут, только мы с вами, к сожалению, не знакомы. Вернее сказать, знакомы, ну, тогда в лесу, мы с вами виделись, а вот, раньше не встречались, - окончательно запутавшись, договорил я.
- Не встречались? - переспросил он с нескрываемой тревогой. - И с Марьей Ивановной вы тоже не встречались?
- Тоже, - подтвердил я.
- А с кем вы тогда встречались?
- Не знаю, с партизанами встречался с Сеславиным, с принцем Богарне, с Наполеоном.
- Понятно, вы встречались с самим Наполеоном! И фамилия ваша не Крылов?
- Крылов, - после долгой паузы, ответил я. - Выходит…
- И зовут вас не Алексеем Григорьевичем?
Теперь уже не он, а я совсем ничего не понимал. Ладно, похожая внешность, даже совпадение имени и отчества, но еще и фамилия…
- Меня зовут Алексеем Григорьевичем, - как эхо повторил я за ним, - Крыловым. Но вас я не помню и Марью Ивановну тоже, простите, не помню, и вообще… Может быть, я все забыл после ранения, - попытался я придумать хотя бы для него, правдоподобное объяснение своего беспамятства. - Меня недавно ранило, рядом взорвалась бомба. Так вы говорите, мы хорошо знакомы?
- Хорошо? Да мы, голубчик, отменно знакомы, вы даже не представляете, как мы хорошо знакомы!
- Правда?
- Чистая, святая правда! Вы, можно сказать, наш любимый друг и благодетель!
- Благодетель? - опять повторил я за ним. - Это, в каком же смысле?
- Вы Марью Ивановну с того света, можно сказать, вернули, и вам я обязан тем, что на земле живу!
Это оказалось для меня слишком круто. Конечно, приятно, быть "благодетелем", но не до такой же степени!
- И зовут вас?
- Николаем Николаевичем Урусовым, - четко выговаривая слога, как будто говорил с ребенком или глухим, сказал он, - теперь вспомнили?
Я отрицательно покачал головой.
- Простите, ничего не помню.
- Знаете что, голубчик, я вас теперь непременно к себе отвезу. Вам в таком состоянии ни в какую Калугу ехать нельзя, поживете у нас, оправитесь, тогда и езжайте куда пожелаете!
- Ну, если только представиться Марье Ивановне, - сказал я, - если вас мое присутствие не затруднит…
- Михеев, - крикнул Урусов лакею на запятках, - помоги барину сесть в карету!
- Слушаюсь, ваше сиятельство! - гаркнул тот.
Михеев, мордатый парень с морозным румянцем во всю щеку, лихо соскочил с задка кареты и помог мне снять мушкетон и со спины солдатский ранец. Николай Николаевич подставил под локоть руку и почти насильно впихнул в карету.
Я, впрочем, не сопротивлялся. Делать мне в Калуге было совершенно нечего, к тому же очень заинтересовал двойник и полный тезка. Вариантов кто он такой и откуда мог взяться, было несколько, один другого фантастичнее и с этим стоило разобраться. Не каждый день можно встретить такой феномен.
Урусов между тем, сел в экипаж, лакей захлопнул за ним дверцу и тот тотчас же тронулся. Карета была довольно вместительная, с двумя мягкими диванами друг против друга. Мы с Николаем Николаевичем оказались лицом к лицу. Было ему по виду, лет пятьдесят, возраст в это время вполне почтенный, но держался он бодро, был оживлен и никак не походил на старика. Мое "плачевное" состояние и потеря памяти, его огорчали, но он старался не подать вида, что считает меня "не в себе", однако от вопроса о Наполеоне не удержался.
- Вы действительно видели этого изверга? - спросил он, едва мы расположились в карете.
- Видел, - подтвердил я. - Правда, мельком.