Он едва прикоснулся к своей порции. Фрэнсис сделала вид, будто не замечает.
У Эндрю проблемы, но насколько серьезные, пока трудно было сказать.
В Итоне у него все складывалось неплохо, он завел там друзей — пожалуй, для этого и посылают мальчиков в Итон, рассуждала Фрэнсис — и на следующий год собирался поступать в Кембридж. А этот год, заявил Эндрю, он намерен посвятить ничегонеделанью. И сдержал свое слово — во всяком случае, валялся в постели до четырех-пяти часов пополудни. Но выглядел при этом утомленным и что-то — что? — скрывал под своим обаянием, под врожденной коммуникабельностью.
Фрэнсис знала, что старший сын несчастлив (хотя ни один из ее сыновей никогда не мог похвастаться тем, что доволен жизнью). Необходимо было что-то делать. И даже Юлия спустилась как-то к невестке, чтобы спросить:
— Фрэнсис, вы заглядывали в последнее время в комнату Эндрю?
— Я не посмею войти туда без разрешения.
— Вы его мать, я полагаю.
Этот краткий диалог вновь осветил пропасть, разделяющую их. Фрэнсис, как обычно в таких случаях, могла лишь беспомощно смотреть на свекровь, не зная, что сказать. Юлия, безупречная и прямая, молча ждала ответа, и Фрэнсис под ее неодобрительным взглядом ощущала себя школьницей и едва ли не переминалась с ноги на ногу.
— За дымом мальчика почти не видно, — сказала Юлия.
— А, понятно, вы имеете в виду травку — то есть марихуану? Но, Юлия, сейчас почти все ее курят. — Фрэнсис не решилась признаться, что и сама пробовала травку.
— Значит, для вас это пустяк? Это не важно?
— Этого я не говорила.
— Целыми днями Эндрю спит, ночью одурманивает себя этим дымом, почти не ест.
— Юлия, что вы хотите от меня?
— Поговорите с ним.
— Я не могу… не смогу… он не станет слушать меня.
— Тогда я сама поговорю с ним.
И Юлия вышла, развернувшись на маленьких аккуратных каблучках, оставляя за собой запах роз.
Юлия действительно поговорила с Эндрю. И вскоре он пристрастился навещать бабушку в ее комнатах, чего раньше никто не смел делать, и, возвращаясь, всячески пытался навести мосты и смазать колеса.
— Юлия не такая уж плохая, как все думают. Она вообще милашка.
— Вот уж абсолютно не подходящее к Юлии слово.
— Ну, а мне она нравится.
— Мне кажется, Юлия могла хотя бы иногда спускаться к нам. Может, она поужинает с нами?
— Она не придет. Она нас не одобряет, — сказал Колин.
— Возможно, она могла бы реформировать нас, — попыталась пошутить Фрэнсис.
— Ха! Ха! Но почему ты сама никогда не приглашаешь ее?
— Я боюсь Юлию, — впервые призналась сыновьям Фрэнсис.
— А она боится тебя! — воскликнул Эндрю.
— Нет, это абсурд. Я уверена, Юлия никогда в жизни ни перед кем не испытала страха.
— Послушай, мама, ты не понимаешь. Она всегда жила в тепличных условиях. Ей непривычна наша беспорядочная жизнь. Ты забываешь, что до смерти дедушки она, наверное, и яйца не умела сварить. А ты управляешь голодными ордами и говоришь на их языке. Понимаешь?
Он сказал «на их», а не «на нашем», отметила про себя Фрэнсис.
— Я знаю только, что Юлия сидит там с кусочком копченой селедки на полупрозрачном ломтике хлеба и единственным бокалом вина, а мы накладываем себе полные тарелки всевозможных яств. Наверное, стоит послать ей поднос?
— Я спрошу у нее, — пообещал Эндрю и, вероятно, так и сделал, но ничего не изменилось.
Фрэнсис заставила-таки себя подняться в комнату старшего сына.
Было всего шесть часов вечера, но уже стемнело. (Это было недели две назад.) Она постучалась, хотя ноги сами вели ее обратно.
— Входите, — услышала она спустя довольно долгий промежуток времени.
Фрэнсис вошла. Эндрю лежал одетый на кровати и курил. За окном лил холодный дождь.
— Уже шесть часов, — сказала она.
— Я знаю, что уже шесть часов.
Фрэнсис села, не дождавшись так нужного ей приглашения. Комната была большая, обставленная старинной массивной мебелью, которую освещали несколько прекрасных китайских ламп. В этой обстановке Эндрю казался как-то совсем не к месту, и Фрэнсис не могла не вспомнить мужа Юлии, дипломата. Вот кто смотрелся бы здесь органично.
— Ты пришла читать мне лекции? Не утруждай себя понапрасну. Юлия уже сказала мне все, что в таких случаях полагается.
— Я беспокоюсь за тебя, — произнесла Фрэнсис дрожащим голосом. Годы, десятилетия невысказанных тревог рвались наружу из ее горла.
Эндрю приподнялся на подушке, чтобы приглядеться к матери. Не враждебно, а скорее настороженно.
— Я и сам за себя беспокоюсь, — ответил он. — Но похоже, скоро я смогу взять себя в руки.
— Точно, Эндрю? Скоро?
— В конце концов, это ведь не героин, и не кокаин, и не… Ты же не видишь раскиданных по комнате пустых бутылок.
От внимания Фрэнсис тем не менее не ускользнуло, что под кроватью валялись рассыпанные голубые таблетки.
— Тогда что это рассыпано у тебя на полу?
— Ах, те маленькие голубые таблетки? Амфетамины. Насчет них не стоит волноваться.
— Потому что к ним не возникает привыкания и от них можно отказаться в любой момент, — процитировала сына Фрэнсис. Она желала придать голосу ироничность, но это ей не удалось.
— В этом я как раз не уверен. Думаю, на самом деле я уже зависим — но не от таблеток, а от травы. Она определенно помогает смягчить реальность. Кстати, почему бы тебе не попробовать травку?
— Я уже пробовала. На меня она не оказывает никакого воздействия.
— Жаль, — заметил Эндрю. — Потому что, на мой взгляд, реальность довольно жестока к тебе.
Больше он ничего не сказал. Фрэнсис подождала немного, встала и вышла из комнаты. Уже закрывая за собой дверь, она услышала:
— Спасибо, что зашла, мама. Заглядывай.
Неужели все это время Эндрю хотел ее «вмешательства» и ждал, чтобы мать навестила его, хотел поговорить с ней?
Что касается нынешнего вечера, то свою связь с обоими сыновьями Фрэнсис ощущала как никогда сильно, только все это было ужасно — они трое были близки сегодня благодаря разочарованию. Их объединил удар, нанесенный в то же место, что и раньше.
Говорила Софи.
— Вы слышали о том, какую замечательную роль дали Фрэнсис? — спрашивала она Джонни. — Она станет звездой. Это прекрасно. Вы пьесу читали?
— Софи, — попыталась остановить ее Фрэнсис, — боюсь, от роли мне пришлось отказаться.
Девушка изумленно уставилась на нее, и в ее больших голубых глазах уже блестели слезы.
— Что это значит? Вы не можете… это невозможно… это неправда.
— Я отказалась от роли, Софи.
Оба сына гневно смотрели на Софи и, вероятно, пинали ее под столом: заткнись!
Милая девочка ахнула и уткнулась лицом в ладони.
— Обстоятельства изменились, — сказала Фрэнсис. — Долго объяснять.
Теперь мальчики обратили обвиняющие взгляды на отца. Тот замялся, хотел было пожать плечами, подавил это желание, улыбнулся и вдруг заявил:
— Я пришел к тебе по важному делу, Фрэнсис.
Так вот почему он не ушел и не садился, все стоял неловко у окна.