Этот режим экономии Карин Колер испытала на себе. До того как Эвердинг возглавил издательство, она руководила редакцией, состоявшей (вместе с нею) из двух человек и обладавшей известной автономией. Ведь именно Карин Колер открыла Тамару Линдлар, датскую писательницу, которой издательство было обязано своим последним взлетом. Случилось это, правда, лет восемнадцать назад.
Когда пятью годами раньше Кубнер, выражаясь канцелярским языком, «отошел от активного руководства издательством», редакцию Карин Колер потихоньку свернули. Сперва сотрудницу ее перевели на полставки, а потом и вовсе сократили.
Затем перевели на полставки и саму Карин. Когда ей стало ясно, что практически это означает выполнять ту же работу за половинное жалованье, она уволилась и стала независимым редактором. Заказы она получала главным образом от «Кубнера», для которого трудилась теперь за гонорар и – теоретически – процент от результата.
Занималась она в первую очередь довольно трудоемкими новинками, преимущественно вышедшими из-под пера авторов из бывшего Восточного блока; права на них стоили недорого, а переводы получали финансовую поддержку. Помимо того, было еще несколько молодых немецкоязычных авторов, которых пресса принимала вполне благосклонно, однако тиражи их, увы, не могли держать издательство на плаву. Этой цели служила продукция, которой занимался сам Уве Эвердинг. Во-первых, издания немецких классиков, печатавшиеся в Польше в библиофильском оформлении и продававшиеся по низким ценам. Во-вторых, хрестоматии для начальных школ под заголовком «Кубнер скуола» – источник дохода, восходивший к контактам Вильгельма Кубнера с чиновником среднего звена из Министерства по делам культов, который уже опасно приблизился к пенсионному возрасту. В-третьих, серия эзотерических трудов под названием «Аурига», сознательно обособленная от издательства «Кубнер».
Открыв дверь с табличкой «Издательство «Кубнер». Просьба входить без стука», посетитель оказывался прямо у стола Ханнелоры Браун, которая, что называется, была едина во многих лицах: и секретарствовала, и по телефону соединяла, и кофе варила, и с прессой связь держала. Карин Колер любила ее за несгибаемый оптимизм, хоть иногда он и действовал ей на нервы.
– Если меня пристрелят, ищите убийцу среди жильцов дома напротив. Из-за неправильной парковки.
– О'кей, Карин! – Ханнелора лучезарно улыбнулась. – Кофе?
Карин кивнула и прошла к себе в кабинет, на двери которого по-прежнему висела табличка «Д-р К. Колер. Главный редактор». Села за стол, с нетерпением ожидая, когда Ханнелора принесет кофе. Без кофе курить невкусно. А без сигареты она не могла просматривать почту.
Карин Колер уже стукнуло пятьдесят два, и все-таки почту она изо дня в день просматривала с интересом. Вдруг там обнаружится что-нибудь такое, отчего жизнь примет новый оборот. Фантастическое предложение, дифирамб одному из ее авторов в культурном разделе солидной газеты, рукопись, обреченная стать бестселлером. С тех пор как она уволилась, шансы возросли вдвое. Почту она получала дважды: дома, как независимый редактор, и здесь, в издательстве.
Многолетняя привычка радоваться почте имела свое преимущество: разочарование, что опять не нашлось ничего из ряда вон выходящего, ощущалось не так остро. Карин вооружилась красным карандашом и принялась обрабатывать важнейший документ сегодняшней почтовой добычи: корректуру сборника литовских рассказов.
Через полчаса к ней зашел Эвердинг. Несколько недель назад он начал курить трубку, что отнюдь не добавило ему привлекательности. Карин знавала других курильщиков трубок, но те всегда курили как бы между прочим. У Эвердинга курение выглядело занятием первостепенной важности. На письменном столе у него красовались теперь стойка с шестью трубками, пепельница с пробковым полукружьем для выбивания трубочной головки, кожаный стакан для игры в кости, где он держал ершики, несколько банок с разными сортами табака (для определенного времени дня и определенного повода), инструмент для набивания трубки, карманный кожаный футляр для табака и двух трубок, а также специальная зажигалка.
Эвердинг постоянно то набивал трубку, то раскуривал ее, то снова набивал и снова раскуривал, то смахивал со стола табачные крошки, то выколачивал пепел. Ногти у него на правой руке были с трауром, а письма и рукописи, прошедшие через его стол, пестрели черными отпечатками пальцев и следами сажи.
Сейчас Эвердинг сжимал в зубах непомерно большую и непомерно длинную коричневую трубку и пытался говорить, не выпуская ее изо рта:
– Эфо оф Фтайнера. – Он положил Карин на стол две рукописи. Вынул трубку изо рта, сказал: – Просмотри, – и вышел, оставив сладковатое облако дыма.
Клаус Штайнер – однокашник Эвердинга, редактор в издательстве «Драко» – иногда присылал им рукописи, которые считал вполне заслуживающими внимания, хотя «Драко» их отклонил. Карин ненавидела эти «остатки с барского стола». Среди текстов, испещренных размашистыми пометками Штайнера, еще ни разу не попалось ничего мало-мальски путного.
Она запихала корректуру и обе рукописи в сумку. Самое приятное в работе независимого редактора, что ею можно заниматься дома.
Под дворником ее старенького «опеля» торчала штрафная квитанция на сорок евро. Отправив в сумку и эту бумажку, Карин глянула на тот подъезд, возле которого час назад на нее напустился склочный мужичонка. Сейчас он, ухмыляясь, стоял у открытого окна, словно дожидался ее. Карин решила оставить его без внимания. Но, бросив сумку на заднее виденье и освободив руки, показала ему кукиш.
Карин села на диван и взялась за драковские рукописи. Первая представляла собой сумбурные зарисовки из жизни молодежи некоего мегаполиса, скорей всего Берлина. Надежда, что они постепенно сложатся в связное повествование, пошла прахом уже через полчаса сквозного чтения. Она отложила рукопись в сторону.
К второй рукописи было приложено сопроводительное письмо, самое обыкновенное. Кто-то писал, что якобы посылает рукопись своего друга, который сам не отважился это сделать.
«Уважаемая редакция! Один из моих друзей дал мне прочесть эту рукопись. Я посылаю ее Вам на свой страх и риск, без его согласия, но думаю, он не будет возражать, если Вы с нею ознакомитесь. Я знаю «Драко» как издательство, которое поддерживает молодую немецкую литературу (автору 23 года), и мне кажется «Софи, Софи» подойдет для Вашей программы».
Ниже стояла подпись: Мари Бергер.
Карин Колер вздохнула, отложила письмо и начала читать.
В «Эскине» ничего интересного не происходило. Не было ни тех посетителей, что после рождественских пирушек заходили пропустить еще бокальчик-другой, ни тех, кто всерьез вознамерился с Нового года жить иначе. В том числе таких важных персон, как Ральфов клеврет Серджо и график Ролли Майер, в отсутствии которого усматривали еще и финансовые мотивы. Его индивидуальная фирма «АДхок» никак не могла пересилить стартовые трудности.
Остатки компании завсегдатаев начали год так же, как и закончили. Между одиннадцатью и часом ночи собирались в «Эскине» выпить по глоточку, по-прежнему под водительством Ральфа Гранда. Кто хотел, задерживался подольше.
Время от времени забегала и Мари. Мари, по милости которой для Давида этот январь промчался как ветер.
Давид был влюблен. Парочкой они с Мари пока не стали, но он твердо верил, что скоро это изменится. Все говорит за то, что будет именно так.
При встрече и прощании они теперь непременно обменивались беглым поцелуем. Иногда Мари нарочно приходила пораньше, и, пока не явились остальные, они могли немного поговорить. Мари сидела в кресле, он стоял рядом, и только приход новых посетителей изредка отвлекал его от разговора.
Уже целых три раза они вместе обедали, после ее школьных занятий и до начала его смены. Разговаривали о литературе. Она приносила ему книги – те, что, по ее мнению, ему понравятся.