Здесь мне больше нечего было делать. Я повернулась спиной к месту аварии и устало потащилась вверх по откосу. В какой-то момент я вдруг сообразила, что обронила шарф, и, когда обернулась, увидела его вдалеке — яркое пятно среди грязного месива.
Домой я вернулась ближе к середине дня и едва сумела вставить ключ в замок онемевшими от холода пальцами.
— Элли!
От этого неожиданного возгласа за спиной я вздрогнула и обернулась.
— Джо?! Что ты здесь делаешь?
— Приехал проведать тебя… Господи, что с тобой стряслось?
— Да так, ничего. Вышла прогуляться и попала под дождь, — уклончиво ответила я.
— У тебя все лицо в крови.
— А, это… Ерунда. Идем в дом.
Я наконец справилась с замком, и мы вошли в холл. Сбросив облепленные грязью сапоги, я стащила с плеч мокрую куртку.
— Держи, — сказал Джо. — Ничего особенного, но я подумал, что тебе пригодится. Она была в кухне, вот мы и забыли про нее.
И он протянул мне любимую кружку Грега.
— Еще я хотел узнать, не нужна ли тебе помощь с похоронами.
— Точнее — узнать, не нужна ли мне помощь. Точка, — поправила я.
Он невесело усмехнулся:
— Ну, я уже убедился, что ты в состоянии позаботиться о себе. Иди прими душ.
— Сейчас пойду.
— Раз уж я здесь, может, сделать что-нибудь? Навести порядок на скорую руку, заварить тебе чаю?
— Спасибо, что предложил, но нет, это ни к чему.
— Элли…
— Что?
— Если тебе понадобится помощь, ты мне скажешь?
— Да.
Похороны запомнились мне как беспорядочный набор эпизодов. Нас попросили собраться за пять минут до церемонии, назначенной на половину двенадцатого, чтобы мы уложились в отведенное время и не задерживали церемонии до и после нашей. Так мы попали в очередь возле крематория в Северном Лондоне.
Прибыл катафалк, задние двери распахнулись, показался выбранный мною гроб, плетенный из ивовых прутьев. В церковь его не внесли на плечах, а вкатили на дурацкой тележке вроде тех, на которых перевозят упаковки с товаром в супермаркетах.
Женщина средних лет, скорее всего родственница Грега, спросила, не пора ли и нам войти внутрь следом за гробом.
— По-моему, еще не кончилась предыдущая церемония, — возразила я. Как будто мы арендовали на время теннисный корт.
— Как я вам сочувствую! — продолжала родственница Грега.
Я так и не научилась достойно отвечать на соболезнования. Но на этот раз я только кивнула.
— Вы, наверное, чувствуете себя ужасно, — продолжала она.
— Да, конечно, — согласилась я. — Это был сильный шок.
Но и на этом она не успокоилась.
— Я имею в виду обстоятельства — щекотливые, иначе и не скажешь. Они не могут не… удручать.
Мне показалось, что эта женщина нарочно сует палец в мою зияющую рану, чтобы проверить, вскрикну я или расплачусь.
— Мне просто грустно — ведь я потеряла мужа, — ответила я и отошла в сторону.
Все, решительно все знали, что Грег погиб вместе с другой женщиной, и для каждого это означало, что у них был роман.
Следующее, что я помню — себя в крематории, в первом ряду, возле родителей Грега. За моей спиной толпились остальные скорбящие, сверлили взглядами мой затылок. Мне, конечно, сочувствовали, но какие чувства они испытывали кроме сострадания — легкую неловкость, смущение, презрение?
Брат Грега, Иэн, выступил вперед и прочел какое-то стихотворение викторианских времен — по замыслу оно должно было служить утешением, но я отвлеклась, не дослушав до середины.
Потом сестра Грега Кейт объявила, что включит песню, которая много значила для покойного. Пауза затянулась, в динамиках раздался треск и гул, а потом заиграла песня, но явно не та — какая-то рок-баллада, которую я, кажется, слышала в фильме с Кевином Костнером. Такая музыка была совершенно чужда Грегу, любителю простоватых мотивчиков, которые тренькали на электрогитарах морщинистые американцы — судя по виду либо отбывающие срок в тюрьме, либо недавно отсидевшие. Я заметила панику на лице Кейт. Видимо, она судорожно гадала, стоит ли выключить неуместную музыку и поставить выбранную заранее, но в конце концов решила этого не делать.
Это был единственный эпизод похорон, который имел для меня хоть какое-то значение. На краткий миг я живо представила себе, каково было бы сейчас стоять рядом с Грегом, как он поглядывал бы на меня, как мы оба крепились бы, чтобы не засмеяться, а потом еще долго хихикали, вспоминая об этом.
После церемонии всех собравшихся пригласили ко мне домой, где состоялась самая неудачная вечеринка на моей памяти. Мне вспомнились отвратные сборища подростков, на которых парни толпятся в углу, гогочут, таращатся на девчонок, но не решаются подойти. В происходящем чувствовалась какая-то клановость, словно Грег ушел от меня к Милене и среди наших друзей и знакомых многие приняли его сторону.
Гвен и Мэри, конечно, были полностью на моей стороне. Они приносили напитки и закуски, держались поближе ко мне.
Здесь были и мои родители, и Фергюс с заплаканными, скорбными глазами, при виде которых я позавидовала ему. По словам его жены Джеммы, донашивавшей ребенка последние недели, Фергюс то и дело всхлипывал с тех пор, как услышал о смерти Грега. Пришли и деловые знакомые, такие, как Джо и Таня, которые теперь переходили из одного лагеря в другой, предпринимая героические, но заранее обреченные на провал старания примирить враждующие стороны.
Как ни странно, самым утешительным для меня стало общение с людьми, которых я видела впервые. Эти несколько клиентов приехали, чтобы сообщить мне, как они полагались на Грега, доверяли ему, любили его и теперь, когда его не стало, будут скучать по нему. Я с облегчением принимала возможность побыть в кругу людей, не подозревающих о подоплеке его смерти.
— Такой милый юноша, — повторяла миссис Саттон в черном шелковом платье и чулках со стрелками. Ее лицо было морщинистым, серебристые волосы — собранными в безупречно ровный пучок. Она производила впечатление богатой престарелой аристократки. — Я всегда так ждала его. Мне будет его недоставать.
— Сочувствую, — невпопад ответила я.
— Собственно говоря, он как раз собирался ко мне в день своей смерти. Так я и узнала о случившемся: не дождавшись его, я позвонила в офис. — Она устремила на меня пронзительный взгляд. — Через два месяца мне исполняется восемьдесят восемь. Несправедливо, да? А кто-то умирает в обход очереди.
Я не знала, что ответить. Она подняла руку, похожую на когтистую птичью лапку, и легко коснулась моей руки.
— Вам мое сочувствие, дорогая, — произнесла она.
Но в целом получились поминки, на которых никому не удалось вести себя так, как полагается — выражать соболезнования, не конфузясь, пускаться в воспоминания, не опасаясь двусмысленности. Постепенно все разошлись.
Мы остались втроем с Гвен и Мэри, я откупорила еще вина и рассказала о разговоре с незнакомой женщиной возле крематория.
— Знаешь, тебе незачем пересиливать себя, — ответила Мэри, а когда я спросила, что это значит, она пояснила: в моих чувствах нет ничего постыдного. Мужчины — сволочи. Мои друзья любят меня и не откажут в поддержке. Я справлюсь и с этим испытанием. Слушая ее, я наливала себе бокал за бокалом и пила, словно утоляя жажду. Подруги спросили, не остаться ли сегодня со мной, я отказалась, и они уехали.