А также
Брайану Холлу с Парламент – сквер
Нет никаких научных доказательств того, что собаки могут понимать человеческую речь, равно как и того, что они умеют разговаривать друг с другом.
Если кто‑то утверждает, будто собака «понимает каждое мое слово», он заблуждается.
Впрочем, один старый ирландский сеттер сообщил мне недавно, что собаки преотлично понимают наш язык и почти все, что мы им говорим, находят банальным, нудным и высокомерным.
– Смотря что ты понимаешь под словом «знает».
Фредди гавкнул:
– Ага, блин, не знаю! Ем из миски на полу и нужду справляю на улице…
Если живых лягушек бросить в кастрюлю с кипятком, они не задумываясь выпрыгнут и спасутся. Если же их посадить в кастрюлю с холодной водой и потихоньку нагревать, пока не закипит, лягушки так и будут сидеть там и сварятся заживо.
Мой редактор Луиза Мур верила в меня больше, чем я сама – спасибо ей.
Еще я благодарю издательства «Майкл Джозеф» и «Пингвин», которые я чуть не подвела под монастырь – и не в первый раз.
И спасибо за неоценимую помощь Шен Морли Джонс – она вычитала мою книгу и спасла меня от нескольких позорных ляпов.
Глядя, как Чарльз драит доултоновский соусник, Камилла подумала: как мало ему нужно для счастья.
– Ты счастлив, дорогой? – спросила Камилла.
Сиплый от многолетнего курения голос Камиллы звучал совсем уж хрипло после полуночных посиделок с соседями по дому, Беверли и Тони Тредголд.
Тони, пятидесятипятилетний мужик, смахивающий на Элвиса, развлекал Камиллу и Чарльза веселыми байками про Вормвуд– Скрабз. Чарльз заметил:
– В тюрьме, похоже, вполне терпимо по сравнению с Гордонстоунской школой, где мне нередко доводилось просыпаться в дортуаре среди ночи и наблюдать, как мою узкую железную кровать и грубое одеяло заметает снегом из открытых окон.
– Да вам, блин, еще повезло, что одеяльце‑то имелось, – сказала Беверли, широкая в кости женщина с желтыми и жесткими, как солома, волосами. – Я вот вообще под отцовой шинелькой спала.
У Чарльза сделалось такое жалкое лицо, что веселье мигом угасло, и Камилла поспешно проговорила:
– Не вешай нос, дорогой, и налей нам еще по стаканчику твоего чудного репяного вина.
После нескольких стаканчиков Чарльз приободрился и перешел к своему коронному номеру: принялся усиленно валять дурака, изображая Фреда, а Камилле отведя роль Глэдис. Тредголды с каменными лицами взирали на это импровизированное шоу и с облегчением вздохнули, когда августейшие соседи, пошатываясь, убрели на боковую.
– Тазик абсолютно великолепный, – ответил Чарльз.
– Ты такой умник, что приметил его.
– Там на тротуаре стояла целая стопка. Все яркие, просто в глазах рябило.
– Чудесный выбор, милый. Красный – дико веселый цвет.
– Да, и я так подумал. А поначалу примерялся к зеленому.
– М – м, зеленый тоже хорошо, но он дико почтенный и уж очень напоминает Джонатана Порритта. так и представляешь его зеленый тазик для посуды, купленный в каком– нибудь кошмарном магазине от Общества охраны памятников где‑нибудь в Котсволде.
Смех Камиллы быстро перешел в кашель.
Будь на ее месте кто‑то другой, Чарльз наверняка кинулся бы на защиту старого товарища Джонатана Порритта, Общества охраны памятников и Котсволда, но Камилла имела право говорить все, что думает.
Кашель ее никак не унимался, и Чарльз обеспокоенно оглянулся:
– Дорогая, что с тобой?
Та помотала головой.
Чарльзу казалось важным, что он выбрал именно красный тазик. Может, он наконец обрел связь со своим «внутренним язычником», как некогда велел ему Лоренс Ван дер Пост? Как‑то они путешествовали с ныне покойным гуру по Калахари и вечерами, сидя у костра под бескрайним небом, нашпигованным звездами, вели беседы о том, что нужно человеку, дабы ощутить себя цельным. И пришли к выводу, что для цельности потребна страсть. Чарльз запомнил, как солнце пунцовым шаром опускалось за барханы. Возможно, это метафизическое переживание и обусловило выбор красного таза.
– Сколько отдал за этот милый тазик? – поинтересовалась Камилла.
– Дорогая, я же сказал: купил его в магазине «Все за фунт». – Чарльз не сумел скрыть досады.
Он покраснел, припомнив, как задал хозяину магазина, мистеру Анвару, страдающему ожирением, этот же вопрос. А мистер Анвар, раздраженный после нагоняя от жены, которая обнаружила под его кроватью фантики от шоколадок, в ответ щегольнул произношением выпускника элитной школы:
– Скажите мне, сэр, как называется мой магазин?
Чарльз шагнул назад и вслух прочел название, написанное полуторафутовыми буквами. «Все за фунт».
– Не нужно быть доктором семиотики, чтобы истолковать эту вывеску, мистер Сакс-Кобургата. – сказал мистер Анвар. – Любой товар в моем магазине стоит точно, ровно, безусловно фунт. То есть, как вы, надеюсь, способны понять, один фунт.
Уязвленный как сарказмом, так и напоминанием о его германском родовом имени, Чарльз сунул мистеру Анвару фунтовую монету и поспешил прочь из лавки.
– Есть хочу, – проскулил Лео.
– Я знаю, что ты готов отобедать, Лео, – откликнулся Чарльз, – но неужели не видишь, что я занят.
В дверь позвонили. Не вынимая рук из воды, Чарльз крикнул:
– Дорогая, открой, а?
– Я курю, дорогой, – отозвалась Камилла.
Чарльз с застывшей улыбкой проговорил:
– Мне прекрасно известно, что ты куришь, дорогая, поскольку дым тянется на кухню и проникает, между прочим, мне в легкие.
Он тихонько кашлянул и мыльной рукой отмахнулся от савана табачного дыма.
Камилла возразила, перекрикивая настойчивые звонки:
– В Англии входить в здание с зажженной сигаретой запрещено законом, в том числе и в свой дом, так что, может, ты откроешь? – И, отвернувшись, добавила: «Дорогой».
Чарльз утопил маленький споудовский молочник в мыльной пене и процедил сквозь зубы:
– У меня своя система мытья посуды, и мне нельзя отвлекаться. Почему бы тебе не растоптать эту пакость, к которой ты присосалась, и не открыть дверь? Дорогая.
В дверь опять зазвонили.
Камилла сказала, уже со слезой в голосе:
– Чарли, моя сига – это дико важно. Перед свадьбой ты согласился, что я стану выкуривать пять штук в день и в эти моменты никто не будет меня отрывать.
Яростно натирая идеально чистый молочник, Чарльз отчеканил:
– А еще мы договорились вместе делать домашнюю работу, но ты наплевала на этот уговор с высокой колокольни.
На лице Камиллы мелькнула гримаса обиды, и Чарльз закончил примирительным тоном:
– Ты у меня такая ленивица, дорогая.
Булыжной дорожкой Камилла прошла в дальний конец узенького, старательно вылизанного садика – к клетке с курами.